Кэмрин Локхарт
Пряха и туфелька
Перевод: Kuromiya Ren
Милой маме,
которая оживляла книги своим голосом
и научила меня любить хорошо рассказанные истории.
Дину — Безымянный
Дивед и стори — конец истории
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Обещание и клятва
Мягкие свет заката падал в открытое окно на золотую голову ее матери. Нити золота, как думала Элиана, когда видела волосы матери распущенными. Обычно жена мельника прятала их под чепчик, так что вид их был редкой наградой для мельника и его милой юной дочери.
Теперь волосы матери разметались по подушке веером мерцающего золота. И хотя пряди сияли жизнью, красивое лицо, которое они обрамляли, было серым, увядало.
— Она не больна, — прошептал местный лекарь мельнику пару часов назад. — У нее нет горячки, я не обнаружил болезнь. Она просто… угасает.
Элиана сидела рядом с матерью, крепко держала слабеющую руку. Порой она гладила блестящие пряди или впавшую щеку. Слезы оставили следы на ее лице, хотя она не плакала. Она решила, что пролила слез достаточно, и если мама проснется еще хоть раз перед концом, Элиана хотела, чтобы она увидела ее улыбку, а не красное опухшее лицо, выражающее печаль.
Мама пошевелилась. Элиана задержала дыхание. Отца здесь не было, он ушел во двор, горе было слишком большим и отогнало его от смертного одра любимой. Позвать его? Элиана не могла решить, она боялась отходить от мамы хоть на миг. Она невольно сжала крепче тонкие пальцы.
— Мама? — выдохнула она.
Тонкая морщина появилась на лбу умирающей. А потом ее тонкие, как бумага, веки затрепетали, она посмотрела на лицо своего единственного ребенка.
Они были очень похожи, мать и дочь, до этого момента. Грядущая смерть украла красоту жены мельника, пощадив только ее золотые волосы. Ее черты были напряжены, посерели. Но Элиана цвела, как раньше и ее мама — милая, с круглыми глазами и губами, любящими улыбаться. Но Элиане не хватало величественности мамы, ведь ее волосы были просто каштановыми и прямыми.
Но для жены мельника ее дочь была самым красивым созданием во всех мирах.
— Милая моя, — сказала она хриплым голосом. — Мне так жаль оставлять тебя.
— Не говори так, мама, — ответила Элиана, слова едва получалось сформировать из-за кома в горле. — Скоро тебе станет лучше. Врач говорит, что ты не больна!
— Нет, я больна, — ответила мама. — Я не болела ни один день в жизни. Но я не могу больше жить в этом мире. Мне пора на небеса, где я буду тебя ждать. Обещаю.
Элиана попыталась ответить, но слезы грозили пролиться, и она боялась, что так и будет, если она заговорит. Она отвернулась, борясь за власть. Она посмотрела на маму снова и улыбнулась храбро и решительно.
Жена мельника не поверила этому, она хотела как-то уменьшить боль дочери. Она очень мало могла сейчас сделать. Кроме… кроме…
— Вот, Элиана, — сказала она и с большей силой, чем показывала за последние дни, выхватила руку из ладони дочери. Она подняла руку, чтобы простое золотое кольцо на ее пальцы на миг вспыхнуло ярко, как ее волосы. — Я хочу, чтобы ты это взяла. И мою цепочку, — она коснулась другой рукой золотой цепочки на ее худой груди.
— Нет, мама, — ответила Элиана, быстро покачав головой. — Они так хорошо смотрятся на тебе. Ты захочешь их, когда тебе станет лучше.
— На тебе они будут смотреться лучше, — не сдавалась мама. — И… и они будут напоминать тебе обо мне. Прошу, милая. Прошу, возьми их. Я хочу, чтобы они были на тебе, до того… как…
Она не смогла закончить. Слезы стояли в глазах Элианы, но она выдавила еще одну улыбку и, чтобы успокоить маму, взяла кольцо и цепочку и надела их.
— Вот, — сказала она. — Видишь? Нравится?
— Да, — сказала жена мельника. — Они тебе очень идут.
— Тогда я никогда не буду снимать их, — пообещала Элиана. — Никогда.
Но ее мама медленно покачала головой.
— Не нужно так говорить, милая. Они из настоящего золота. А настоящее золото теряет блеск, если владелец слишком сильно цепляется за него. Пообещай, если у тебя попросят кольцо или цепочку, ты отдашь их сразу же и без вопросов. И ты заберешь их, только если они вернутся добровольно.
Элиана едва слышала маму. Какое ей было дело до украшений, даже если они из настоящего золота? Единственным золотом, которое она любила, были волосы матери. Но свет угасал, солнце опускалось за горизонт, наступала тьма.
— Ты обещаешь, Элиана? — спросила мама, ее голос был слабым шепотом.
— Обещаю, мама, — ответила Элиана. — Все, что угодно. Обещаю. Только, прошу…
Она не закончила. Она увидела, как только произнесла обещание, что дух матери покинул тело.
Элиана склонила голову и безутешно плакала. Но простое кольцо на пальце и изящная цепочка на шее ярко сияли теплом любви мамы, оставшейся и после смерти.
* * *
За двором мельника, у ручья, стояла высокая фигура под дубом, скрытая лесом. Никто его не видел, никто не искал его взглядом. Даже тот, кто посмотрел бы на него, заметил бы только трепещущую тень и ничего не подумал бы.
Он стоял неподвижно, как олень, нюхающий воздух. Солнце садилось, и его тень удлинялась на траве, его ярко-зеленые глаза смотрели в окно дома мельника, словно он ждал, что там что-то произойдет.
Вдруг в его взгляде вспыхнул интерес. Он моргнул и проследил взглядом за полетом птички, вырвавшейся из окна в сумеречное небо. Но эту птицу не увидели бы глаза смертных.
Мужчина зашептал голосом, похожим на шелест листьев.
— Она ушла. Бедная леди.
Одинокая слеза скатилась по его щеке. Он быстро поймал ее, ведь такое бесценное нельзя было оставлять в смертном мире. Он поймал слезу платком, который спрятал в нагрудный карман туники.
А потом он бесшумно пошел среди деревьев к ручью. Он легко обошел мельника. Мужчина сидел на берегу ручья, тихо плакал, не замечая ничего вокруг. Бедный смертный все же потерял жену. Беззвучный незнакомец на миг посочувствовал ему.
Он прошел во двор тенью, пока не оказался у окна дома. Он заглянул внутрь и увидел тело жены мельника. Какой странной она ему казалась! Такой пустой.
Но рядом с ней сидело ее подобие в живой плоти! Темноволосая и моложе. Сходство между матерью и ребенком было безошибочным, особенно сейчас, когда дочь была на пороге взросления.
Сердце человека-тени сжималось от безутешного плача девушки. Он хотел бы собрать и сохранить ее слезы, как сделал со своей слезой. Но он не посмел подойти, чтобы не испугать ее. Он не хотел, чтобы она боялась его.
Он