Кружок молодых писателей, куда входит Ханс Вернер Рихтер, голодает, как и все, не имеет ни работы, ни положения в обществе, но все они готовы создавать новый немецкий язык, без лжи. Они отвергают идею коллективной вины, а равно не терпят и фальшивую кротость, которая все больше охватывает Германию, сравнивают ее со слизью слизняков.
Писатель Томас Манн тоже замечает, что на прежней его родине делаются попытки прикрыть насилие последних четырнадцати лет идеей о благородстве и доброте немецкой культуры. Книга, которую он недавно закончил, повествует о композиторе, который заключает сделку с дьяволом, чтобы достигнуть огромных, новых художественных высот и успеха, но взамен должен отдать способность к любви. Роман рождается из понимания, что буржуазная культура, в которой Томас Манн жил и любил, содержала зародыш нацизма. Идея дурмана сплавляется с идеей антиразума, пишет он. Результат — плачевная судьба Германии.
Джура[25]Холодный и ясный апрельский день, часы отбивают тринадцать ударов. Эрик Артур Блэр сходит на берег шотландского острова Джура вместе с трехлетним приемным сыном Ричардом, вот и всё. Эйлин Блэр, его жена, умерла во время тривиальной операции, совершенно заурядного хирургического вмешательства, меньше чем через год после того, как они усыновили мальчика. Отец и сын остались одни.
Блэр переутомлен, беден и изо всех сил старается не пускать в сердце скорбь. После смерти Эйлин он писал как одержимый — книжные рецензии, эссе, репортажи, аналитические статьи. Друг из газеты «Обзёрвер» предложил ему пожить в его доме на Джуре, и Эрик Блэр с благодарностью принимает возможность оставить мир на произвол судьбы.
Чтобы добраться до известнякового дома в Барнхилле, километрах в десяти от Ардлассы, нужно добрести до самого конца Длинной дороги и пройти еще немного. Там светится дом, белый, как успокоительные пилюли. А внизу — море. И больше ничего, ничего другого. Это всё. Дом. Небо. Вересковая пустошь. Море.
В прошлом году он некоторое время жил в Барнхилле. И теперь записывает в дневнике, что все не так, как раньше, все наперекосяк. Трава не растет, птиц почти нет, зайцев мало. Двенадцатого апреля море спокойно. Тюленей не видно.
Мы говорим, что время течет, что оно — капризный извилистый поток, куда дважды войти невозможно, что течет оно меандрами и все же движется вперед. Будто у него есть исток, направление и где-то его ждет океан, будто само время должно влиться в него, смешаться с ним и стать бесконечностью, всем, ничем, концом.
Иные люди, становясь в центр метафоры, превращают себя в измерительный инструмент, в аналитиков. В каком направлении мы устремляемся, куда течет кровь и что люди делают со своими мыслями? Какие слова применяются и какой смысл стараются скрыть?
Эрик Блэр — один из таких. На острове Джура с его белыми кроликами и гадюками он смотрит на окружающую реальность так же трезво и без сантиментов, как на окружающий язык. Под псевдонимом Джордж Оруэлл он пишет:
«В наше время политическая речь и письмо в большей своей части — оправдание того, чему нет оправдания. Продление британской власти над Индией, русские чистки и депортации, атомную бомбардировку Японии, конечно, можно оправдать, но только доводами, непереносимо жестокими для большинства людей, — и к тому же они несовместимы с официальными целями политических партий. Поэтому политический язык должен состоять по большей части из эвфемизмов, тавтологий и всяческих расплывчатостей и туманностей. Беззащитные деревни бомбят, жителей выгоняют в чистое поле, скот расстреливают из пулеметов, дома сжигают: это называется миротворчеством. Крестьян миллионами сгоняют с земли и гонят по дорогам только с тем скарбом, какой они могут унести на себе: это называется перемещением населения или уточнением границ. Людей без суда годами держат в тюрьме, убивают пулей в затылок или отправляют умирать от цинги в арктических лагерях: это называется устранением ненадежных элементов. Такая фразеология нужна, когда ты хочешь называть вещи, но не хочешь их себе представить»[26].
Сейчас он бежит от своего писательского и журналистского успеха, бежит от просьб выступить с лекциями и от поручений, скрывается от публичности и необычайно холодной зимы, живет на Внутренних Гебридах. Без электричества и воды, но с рюмкой коньяка днем, замыслом очередной книги и безлюдьем, необходимым, чтобы его реализовать.
МарсельВ это самое время британцы узнают о белом корабле, который был переоснащен в порту Балтимора, а сейчас идет в Марсель. Фактически им известно о нескольких старых судах, используемых для незаконной тайной перевозки беженцев. Лишь за последний месяц они не пропустили в Палестину восемь судов, на каждом из которых находилось примерно 1000 уцелевших узников лагерей. Этих евреев отправили на Кипр, в уже и без того переполненные лагеря, где им придется ждать своей законной очереди эмигрировать.
Британцы требуют, чтобы Франция приняла меры и перекрыла поток беженцев со своего побережья, в частности остановила американский пассажирский пароход «Президент Уорфилд». Используйте административные рогатки, пишут они французскому министерству иностранных дел, не давайте этому судну запастись топливом, сошлитесь на морское страхование, делайте, черт побери, что угодно, только не выпускайте его из Марсельского порта.
Сотни тысяч людей кочуют по Европе, едут прочь, возвращаются домой, едут туда, где никогда не бывали, ибо не могут более жить в прошлом.
Свыше 5000 евреев собираются у румынской границы с Венгрией. Куда они направляются? Дальше. Венгры решают арестовать всех, кто перейдет границу без законных документов, и выслать их назад, в Румынию.
Ходят слухи, упорные и тревожные, причем из таких надежных источников, что не иначе как правдивые: более 125 000 человек только в американской зоне Германии готовятся осуществить
