который заключил этот контракт. А все бы могло быть иначе. «Новый Орлеан» мог бы стать фильмом, где джаз льется рекой, фильмом, где музыка есть и язык, и содержание. Репетируется эпизод за эпизодом. Билли Холидей, в частности, поет титульную песню «Do you know what it means to miss New Orleans» и «The blues are brewin’». Луи Армстронг, который был для нее одним из первых образцов, сейчас здесь, вместе с нею, в съемках участвуют и его большой оркестр, и регтайм-бэнд. А еще оркестр Вуди Германа, где играют несколько лучших американских джазистов. Потрясающая музыка. Но затем сцены одну за другой вырезают.

Режиссер Герберт Биберман уступает нажиму кинокомпании «Рейдио-Кейт-Орфеум», которая полагает, что в фильме занято слишком много афроамериканцев. Можно подумать, будто именно они создали джаз.

Ансбах, Южная Германия, американская зона

Йосеф сидит на уроке, когда кто-то вдруг прерывает занятия и просит его выйти в коридор. Там его ждет мама — Лилли.

Целый год он провел в сионистском приюте для детей-сирот в Штрюте, Ансбах. Он — исключение, аномалия, редкий случай, когда у ребенка жив один из родителей. Этот мальчик всегда чувствовал себя не таким, как все, и даже здесь ему не дано принадлежать к большинству.

В приюте господствуют товарищество и равенство. Руководителей двое — молодой парень по фамилии Кенеди и молодая женщина по имени Кати. Мальчику Йосефу они очень по душе. Все хорошо, тепло и надежно. Сюда его отправила мама, а теперь вот она вдруг стоит в коридоре.

Йосеф и его мама уцелели. Тому есть четыре причины, есть тысячи причин, но ни одна не служит достаточным объяснением.

Лилли бегло говорит по-немецки. Это одна причина.

Адольф Эйхман, главный специалист нацистской Германии по еврейским вопросам, — вторая причина. Когда настает срок убивать венгерских евреев, он следует инструкциям Рейнхарда Гейдриха «прочесать всю страну с запада на восток». В первую очередь забирают евреев из провинции, тогда как столичным евреям дают пожить еще несколько недель.

Третья причина зовется Сталин и его Красная армия. Они занимают в Будапеште квартал за кварталом, освобождают город от немецких и венгерских нацистов, улица за улицей. Позднее они на своих зеленых танках с большими красными звездами проезжают по городу. Красивое зрелище, эти танки, так мальчик будет думать до конца жизни. Самые красивые, какие когда-либо видели люди.

Четвертая причина — кое-что иное. Порой нет вообще никакого рационального повода, чтобы один человек умер, а другой уцелел, будь то в геноциде или на войне. Такие слова, как «везение» и «чудо», суть не что иное, как орнамент, приукрашивание непостижимых обстоятельств. Никто не способен определить, чтó тяжелее — умереть или не умереть, никто не способен подсчитать цену выживания, эпизодическую уплату долгов.

Отец Йосефа пропал. В памяти — запах его бритвенного лосьона. На регистрационном бланке детского приюта в Штрюте кто-то написал: «Погиб на принудительных работах на Украине». И еще: «Мать на пути в Палестину».

Лилли отправила Йосефа сюда, а теперь вдруг приехала. В сумке у нее венгерские колбаски, и она спрашивает, как он поступит со своим будущим, спрашивает сейчас, посреди урока.

Она что же, так и ехала из Венгрии в американскую зону Германии с колбасками в багаже?

Йосеф хочет остаться с детьми в лагере? Она рассказывает, что снова вышла замуж. Может, он вернется с нею назад, в Будапешт, к отчиму? Они стоят в коридоре. Или он поедет с сионистами в Эрец-Исраэль? Йосефу нравится вкус венгерских колбасок, сочных, красных от паприки, с белыми кусочками сала. Йосеф постоянно голоден.

Берлин

«Знак нашего времени — развалины, — пишет немецкий писатель Ханс Вернер Рихтер в своем журнале „Дер руф“ („Призыв“). — Они окружают жизнь. Это внешний символ внутренней неуверенности человека в наше время. Руины живут в нас, а мы — в них. Это наша реальность, которая требует, чтобы ей придали форму».

В центре Берлина стоит самый страшный из домов, пострадавший от бомбежек, с черными от утраченной власти окнами. Строительные камни плотно примыкают друг к другу. Ничтожен был тот, кто входил туда, ничтожен, а вскоре мертв: этот дом был штаб-квартирой гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, 8.

На пятом этаже находится архив гестапо, миллионов девять листов бумаги. В общей сложности две тонны документов. Там и в близлежащих берлинских развалинах десяток американских юристов предпринимает сейчас раскопки, сортирует и анализирует документы за документами, факты за фактами, преступления за преступлениями. Если состоятся судебные процессы, если будет вершиться правосудие, то для этого необходима доказательная база. И они методично раскапывают обломки тщательно выстроенного административного собора нацистской Германии.

В Берлине весна. Молодой юрист Бенджамин Ференц отвечает за подготовку будущих военных трибуналов в американской зоне. Именно в эти дни к нему в контору заходит один из его сотрудников, швейцарец, занимающийся документами одного из отделов немецкого министерства иностранных дел близ Темпельхофа. Оказывается, он обнаружил дела, о существовании которых никто не знал. Скрупулезные записи, страница за страницей, будто сделанные необычайно дотошным ревизором: детальный учет убийств евреев, цыган, участников движения Сопротивления, душевнобольных, мужчин, женщин и детей — убийств, совершенных на советской территории. Отчеты касательно событий в Советском Союзе.

Бенджамин Ференц начинает читать ежедневные записи, сделанные четырьмя айнзацгруппами[14] «A», «B», «C» и «D» начиная с 22 июня 1941 года, когда нацисты напали на Советский Союз. На столе перед ним маленький арифмометр. Он складывает цифры. Когда количество убитых в сумме переваливает за миллион, он откладывает бумаги и едет в Нюрнберг, чтобы поговорить с начальником, бригадным генералом Телфордом Тейлором. Необходим еще один Нюрнбергский процесс.

Сначала Тейлор отвечает «нет». Не хватает не только денег и юристов, Пентагон вообще ограничил расходы на послевоенное правосудие. Да и народ не поддерживает многочисленность судебных процессов. Люди хотят жить дальше. Но Бенджамин Ференц ссылается на вновь найденные отчеты. Документы однозначны.

«We can’t let these guys go»[15].

Бригадный генерал Телфорд Тейлор соглашается при условии, что в роли обвинителя выступит сам Бенджамин Ференц. Ему двадцать семь лет, и никогда прежде он не вел судебных разбирательств. А теперь начнет крупнейший в мире процесс об убийстве.

Лос-Анджелес

Если Симона де Бовуар безоглядно влюбилась в Чикаго в писателя Нельсона Альгрена, по ее письмам домой, Жан-Полю Сартру, этого никак не скажешь. Она отправилась дальше, на Западное побережье, с лекциями о морали и экзистенциализме, живет у друзей.

В этот четверг 13 марта она пишет Жан-Полю письмо, сидя на террасе в Лос-Анджелесе. Она запаслась сигаретами и мартини, и перед нею открывается вид на кроны эвкалиптов и океан. Калифорнийское небо высокое и синее. Ну вот, пишет Симона, она здесь словно королева в легкомысленном, поверхностном американском мире, тогда как подлинная жизнь и