– Мое детство прошло в Шьямбазаре[13], – начал он. – Потом я учился в Англии, в пансионе, а затем в университете.
Отец Банерджи, калькуттский барристер[14], всех своих трех сыновей отправил учиться в Англию – сперва в Хэрроу, затем в Оксбридж. Банерджи был самым младшим. Один из его братьев пошел по стопам отца, стал юристом и вступил в адвокатуру в Линкольнс-Инн[15]. Другой стал довольно известным врачом. Что касается Банерджи, отец настаивал, чтобы тот делал карьеру в Индийской гражданской службе, легендарной ICS, но, несмотря на престижность такого пути, юноша не хотел провести свою жизнь за маранием бумаг. Вместо этого он решил поступить на службу в полицию.
– И что на это сказал ваш отец? – поинтересовался я.
– Он недоволен, – ответил сержант. – Отец поддерживает борьбу за автономию. Он говорит, что, служа в Имперской полиции, я помогаю британцам угнетать наших соотечественников.
– А сами вы того же мнения?
Перед тем как дать ответ, Банерджи немного подумал.
– Я полагаю, сэр, что когда-нибудь, возможно, у нас действительно будет автономия. Или может случиться так, что британцы совсем уедут. И если так выйдет, я очень сомневаюсь, что в моей стране мигом воцарится мир и согласие, что бы ни думал на эту тему Ганди. Убийства в Индии никуда не денутся. Если вы уедете, сэр, нам, индийцам, понадобятся знания и опыт, чтобы занять должности, которые вы освободите. И это касается, в частности, правоохранительных органов.
Все это не было похоже на горячие речи в поддержку империи, которые я ожидал бы услышать от полицейского. Как англичанин, я привык считать, что местные всегда или за нас, или против, а те, кто служит в Имперской полиции, наверняка из числа самых преданных. В конце концов, на них и держится система. И то, что по крайней мере один из них придерживается таких неоднозначных взглядов, меня поразило.
Должен признаться, моя первая неделя в Калькутте поселила во мне заметное чувство неловкости. Мне доводилось и раньше встречаться с индийцами. Я даже воевал бок о бок с некоторыми из них. Помню Ипр в 1915 году, самоубийственную контратаку, организованную нашими генералами в жалкой деревушке под названием Лангемарк. Сипаи из Третьего Лахорского подразделения, в основном сикхи и пуштуны, шли в атаку без всякой надежды на успех и полегли там, так и не увидев немецких позиций. Они погибли как герои. И теперь здесь, в Калькутте, мне было неприятно видеть, как мы обходимся с их соотечественниками в их же собственной стране.
– А вас, сэр, что привело в Калькутту? – спросил Банерджи.
Я молчал.
Что я мог ему сказать?
Что я пережил войну, на которой погибли мои друзья и брат? Что я был ранен и отправлен домой, где узнал, что, пока я восстанавливал силы в госпитале, моя жена умерла от гриппа? Что я устал от Англии, в которую больше не верил? Рассказывать все это местному было бы дурным тоном. Поэтому я ответил ему так же, как отвечал всем прочим:
– Мне до смерти надоел дождь, сержант.
Два
Моя мать умерла, когда мне было шесть. Отец служил директором местной школы. В приходе он пользовался некоторым авторитетом, но за его пределами никакого влияния не имел. Вскоре он женился снова, меня же сочли лишним и отослали в Хедерли, ничем не примечательную школу-пансион в богом забытом уголке на юго-западе, настолько удаленном от сколь-нибудь значимых населенных пунктов, насколько это только возможно в Англии.
Хедерли ничем не отличалась от множества других второстепенных частных школ, которыми усеяны графства. Провинциальная как по расположению, так и по подходу, она давала сносное образование, поддерживала некоторую иллюзию респектабельности, и, что самое важное, семьям среднего класса было очень удобно отправлять туда детей, которых по той или иной причине требовалось сбыть с рук без лишних хлопот. Я не возражал. Мне было хорошо в Хедерли – по крайней мере, лучше, чем дома. Во всяком случае, будь у меня возможность, я бы с удовольствием пробыл там подольше. Я завидовал ребятам, которым приходилось проводить каникулы в школе, потому что их родители служили в какой-нибудь далекой точке планеты, несли там бремя белого человека и поддерживали дело империи.
Империя и правда была делом, предприятием среднего класса, построенным на фундаменте таких школ, как Хедерли. Подобные учебные заведения массово производили розовощеких исполнительных молодых людей, которые и были маслом, помогающим вертеться колесам империи. Эти мальчики становились ее госслужащими и полицейскими, ее клерками и сборщиками налогов. Со временем они женились, заводили собственных детей и отправляли их обратно в Англию за тем же образованием, которое когда-то получили сами, в те же самые школы, чтобы там из них вылепили новое поколение колониальных чиновников. Так колесо делало полный круг.
Я покинул Хедерли в семнадцать лет, когда закончились деньги. За год перед этим отец заболел, оказался стеснен в средствах, и оплата школы стала для него непозволительной роскошью. Я не держал на него зла. Просто не повезло, бывает. Тем не менее передо мной возникла трудность: я должен был решить, что делать с собою дальше. Об университете, даже если бы я и питал надежды туда попасть, теперь не могло быть и речи. И я поступил так, как из века в век поступают энергичные молодые люди без перспектив и вдобавок совершенно без средств. Я отправился в Лондон.
Мне повезло. У меня был дядя, который жил в Ист-Энде[16], неподалеку от Майл-Энд-роуд. Будучи местным мировым судьей, он водил полезные знакомства. Именно он подал мне идею поступить на службу в полицию. Мысль показалась мне удачной, особенно если учесть, что другого плана у меня не было. Я подал заявление, и мне предложили должность констебля в «Мете»[17], то есть в лондонской полиции, в дивизионе «Эйч». Наш штаб находился в районе Степни. Многие полагают, что «Мет» – самая старая полиция на свете. Это не так. У нас, конечно, были «бегуны с Боу-стрит»[18], но первая настоящая полиция появилась в Париже. «Мет» даже не самый старый в Великобритании. Этот рекорд принадлежит Глазго, где полиция появилась на тридцать с лишним лет раньше, чем Роберт Пил предложил учредить ее в Лондоне. Впрочем, если уж какой город и нуждался в полиции больше Лондона, то это, конечно же, Глазго.
Я не хочу сказать, что в Лондоне было спокойно. В Степни и Ист-Энде точно не было, и убийств на нашу долю выпало более чем достаточно. Нам, правда, не попадались трупы в смокингах – не те это были районы. И все же парни из дивизиона