– А-а, оставьте! – капризно сморщился великий фельетонист. – Я не о том хотел спросить, впрочем… Ах да: мне утром, по дороге в редакцию, кто-то сказал, что типографские рабочие опять волнуются. Депутацию к вам посылали… Никак штрафы ваша контора новые придумала?
Сытин поджал губы: опять этот неуемный человек не в свои дела лезет! Однако промолчал, недовольство высказывать поостерегся. Лишь уклончиво отметил:
– Депутации часто ко мне приходят. И вопросы одни и те же ставят: укоротить рабочий день в канун праздников, двугривенный добавить за вредные миазмы в цехах. И без штрафов, Влас Михайлович, тоже никак нельзя! Вот сегодня, к примеру, мастер мне докладную подал на утверждение: двое типографских небрежно бумажный рулон в печатной машине закрепили. Он сорвался на ходу, с двух саженей высоты на каменный пол упал. Спасибо, что не прибил никого, но от удара деформировался, в машину теперь не поставишь. А это почти двадцать пудов отличной газетной бумаги – как не штрафовать? Другие хозяева вовсе за такие дела гонят!
– А вы у нас либера-а-ал! – хмыкнул Дорошевич.
– Напрасно смеетесь, Влас Михайлович! Да-с, либеральных взглядов не скрываю! Но моя твердость в интересах тех же рабочих! Отпущу пораньше в канул праздника – куда рабочий пойдет, Влас Михайлович? Не в читальню, и не к семье – в кабак побежит! И про двугривенный лишний детям не скажет, а туда же, в кабак понесет!
– Вам, капиталистам, виднее, конечно…
– Конечно, виднее! Хозяин не единым днем живет, а наперед смотрит. Изволите ли помнить мое народное издание сочинений Гоголя, Влас Михайлович? Мне тогда конторские да счетоводы при расчете будущих тиражей расклад дали: выпускать пятьдесят тысяч книг, в два рубля за каждую. А я тираж определил в два миллиона, а цену в полтинник. Извольте посчитать – кто в выигрыше остался? Осилил ли бы народ эти два рубля? Крестьянин сапоги купит за два рубля! А полтинник за книжку уже не жалко. Теперь Гоголь в каждой деревне, считай, есть. И товарищество Сытина в прибылях осталось! А вы говорите – двугривенного Сытину жалко! Вот на водку мне – жалко! А ежели куплю в Крыму участок землицы, да построю там на эти непропитые двугривенные санаторий для типографских, для их оздоровления – что тогда скажете, Влас Михайлович?
– Постройте сначала! – буркнул Дорошевич. – Только прежде у самих рабочих спросите – нужна ли им эта подачка с барского плеча? Согласятся ли поехать в ваш санаторий? Я вот нынче с некоей вдовой в коридоре редакции столкнулся… Смешная фамилия такая – Курносова. Тоже ведь за господской милостью приходила – но не за двугривенным! Мальца своего просила Христом Богом пристроить к делу. А ваши оглоеды ее на биржу труда хотели!
Сытин захохотал и рухнул на диван. Смеялся он долго, со вкусом и переливами, вскриками «не могу!», «уморили, ей-богу!» – так, что постоянно дежуривший у дверей кабинета сторож в недоумении приотворил дверь и засунул внутрь мигающий глаз, нос и левый ус. Отсмеявшись, Иван Дмитриевич вытер глаза платком и поднял на фельетониста глаза в лучинках добрых мелких морщинок:
– Извините, Влас Михайлович! Вы мне сейчас показали, как рождаются газетные сенсации… Филиппику вашу гневную услыхал – а на биржу труда ту вдову не мои конторские гнали, а ваши, редакционные работники!
Дорошевич, оценив двусмысленность ситуации, тоже улыбнулся, вернулся за обширный стол, щелкнул крышкой часов, посерьезнел.
– Я ведь с вами, Иван Дмитриевич, не о том вовсе поговорить хотел. Мысль у меня появилась одна… Не могу избавиться от чувства неудовлетворенности. Работа идет, движется… кипим, пузыри пускаем – а чего-то не хватает. Вот война с японцем – и что? Чем «Русское слово» от того же «Московского листка» отличается? Телеграммы с передовой печатаем – и другие печатают! Всеподданнейшие донесения генерала Куропаткина его императорскому величеству публикуем – опять же, как все!
– Что-то вы, батенька, нынче строги к себе необычайно! А корреспонденции Немировича-Данченко с передовых позиций? Их у нас и немцы с англичанами перепечатывают! Какая газета может себе еще позволить этакое роскошество – иметь на содержании собственного военного корреспондента на позициях наших войск? Платить ему по нормам военного времени, не считая четвертачка за каждую строчку?
– Опять вы о деньгах, Иван Дмитриевич! – сморщился Дорошевич. – Приземленный вы человек, право… А я о другом толкую: надобно «Русскому слову» что-то такое выдумать, чего у других газет нету! Например, в самую Японию корреспондента своего заслать, а? Из первых рук получить картину состояния духа противника, оценить и сравнить…
– Ну-у, Влас Михайлович, вы тут уже того! На прерогативы Ставки Верховного главнокомандования покушаетесь! – Сытин обеими руками поправил очки, озабоченно покрутил головой. – Разведчика из Генерального штаба заполучить желаете в штат «Русского слова»?
– Не не военного, а своего брата, газетчика!
– Понесло вас, батенька! Собственного корреспондента в Японии, во время войны заиметь! Это вам не к Папе Римскому под видом русского юриста-правоведа для взятия интервью проникнуть. В Ватикане вам от ворот поворот показали, без всяких вредных последствий. Канцелярия понтифика вам тогда просто отказала в аудиенции – и поехали вы себе дальше по Европе! А тут славянскую душу в Японию заслать мечтаете, чтобы в шпионстве там обвинили, да и повесили на первом столбе?!
– Да знаю, знаю всё, Иван Дмитриевич! – нетерпеливо прищелкнул пальцами Дорошевич. – Но вы забыли поучительнейшую страничку истории о Троянском коне! Русского агента можно преподнести япошкам в замаскированном виде!
– Это в каком же, позволю себе полюбопытствовать? – недоверчиво хмыкнул Сытин. – В самурайское кимоно агента одеть и щуриться велеть днем и ночью?
– Это в Индии меня осенило, – не обращая внимания на иронию, вдохновенно продолжал Дорошевич. – Думаю: а что, если найти и нанять английского либо американского газетного корреспондента? Их ведь в Японии и нынче с почетом принимают! Заключить с англичанином договор, тыщ этак на 25‒30 газетных строк, выговорить исключительные права на публикацию в «Русском слове» – и пусть себе едет! Верите ли, Иван Дмитриевич, как надумал я эту идейку, так еле утерпел, чтобы тотчас же телеграмму не дать в редакцию! Поделиться! Но – понимаю, нельзя! И держал в себе, как галушку из раскаленного борща за щекой… И додержался. Остыла «галушка» после моего тесного общения с англичанами на пароходе. Нельзя с ними связываться!
– Ну, британцы всегда своей чопорностью отличались, Влас Михайлович! – Сытин пожал плечами, фыркнул.
Помолчав, Дорошевич рассеянно попытался выстроить на столе из двух каменных пресс-папье пирамиду, едва успел поймать тяжеленную «болванку», едва не свалившуюся ему на колени и неожиданно сообщил:
– Признаться, Иван Дмитриевич, попал ко мне в руки… случайно, знаете ли, на том пароходе, британский паспорт… Нарочно сегодня его в багаже поискал, проверил: оказывается, годен