– Да.
Впервые за два года я оказываюсь в кабинете начальника колонии, если быть точной – начальницы. Маленькая хрупкая женщина лет пятидесяти, с небрежной гулькой цвета сгнившей соломы на голове и огромными очками на носу нелепо смотрится в большом просторном кабинете. Общее у помещения и его хозяйки одно – серые, почти черные «одежды». На женщине цвета темной ночи костюм. Шторы такого же цвета и фактуры занавешивают окно. Мебель: железный шкаф, пара стеллажей, забитых папками, книгами, журналами, стол, стулья, в углу, у окна, кованая подставка с несколькими зелеными вазонами – и все это в черно-сине-зеленых тонах. Мрачно и неуютно. Но, видимо, начальница чувствует себя в подобной обстановке вполне комфортно. Я же, в своем насыщенном синем комбинезоне, являюсь самым ярким пятном в царстве темных тонов. Да и рыжий ежик на голове – просто пылает.
– Присаживайтесь. – Голос звучит мягко, вполне соответствует образу женщины, но точно не ее должности. – Вокруг да около ходить не стану. Некогда мне вести долгие беседы.
Чего-чего, а сидеть мне точно не хотелось, но я послушно присаживаюсь на один из трех стульев. Объяснить свое неповиновение все равно не смогу, лучше уж сесть.
– Только что у меня был господин Беликов, напомню – это следователь, который вел ваше дело, вдруг вы запамятовали. Так вот. Уже сегодня вы свободный человек, и, надеюсь, завтра, не только на бумагах. В крайнем случае два-три дня – и вас выпустят. Но не думаю, что это затянется. Государству ни к чему кормить лишний рот.
Абсолютно ничего не понимаю, но и раскрывать рот не хочется, я привыкла к безмолвию.
– Думаю, вам интересно узнать, с чем связан этот радикальный поворот в вашем деле. Вот, – худосочные руки протягивают мне какой-то лист бумаги, – прочтите. Откровенно говоря, я отказываюсь понимать – почему вы все это время молчали. Осознанно провести два года жизни в клетке за чужие грехи… Не мне судить о вашем психическом и душевном состоянии, но в подобной ситуации не могу не согласиться с мнением моих подчиненных, которые предполагают у вас некое психическое расстройство. Вот только они считают вас безумной оттого, что вы учинили безжалостную расправу над собственными родителями; я же думаю, ваше безумство заключено в том, что вы даже не попытались объясниться и очистить свою репутацию. До сегодняшнего дня я вообще не размышляла на ваш счет – убийца, с какой стороны на него ни взгляни, остается убийцей. А сейчас…
Женщина замолкает. А мои глаза медленно скользят по немного пожелтевшему листу бумаги. Аккуратный отцовский почерк узнаю с первых слов:
«Дочка, если сможешь когда-нибудь простить нас с матерью – прости. Мы подарили тебе жизнь, и мы же почти изничтожили ее. Продолжать тащить и дальше на себе этот груз нет ни сил, ни желания.
Людское мнение было когда-то важнее здравого смысла, важнее твоего здоровья, твоего будущего… Да что там, важнее самой жизни. Важнее самого главного – счастья стать дедом и бабой. Когда в наших головах случилась подмена истинных ценностей – одному небу известно, и да простит нас Господь за это. Хотя нет, я даже не пытаюсь просить у него помилования.
Надеюсь, у меня получится все исправить, и ты еще успеешь пожить в радость. А для нас с матерью, уверен, припасено теплое местечко в Аду уже давно. Это нас нужно было закопать в сырую землю еще при рождении, а не ни в чем не повинное дитя, твое дитя.
Дочка, строй свою жизнь так, как считаешь нужным, и никогда, слышишь – никогда не обращай внимания на чужие пересуды, мнения, оценки, ожидания. Жизнь твоя! Жизнь одна! Плюй на чужие мнения – ведь тот, кто судит, возможно, уже завтра отправится на тот свет. Тебе дальше жить с тем камнем, который он навесил на твою шею своим косым взглядом; с тем поступком, на который он тебя побудил. Люди поговорят да забудут, а ты – никогда.
Одному Господу известно, как сожалею я о том, что осознание этого пришло ко мне слишком поздно. Хотя я очень надеюсь, что для тебя еще не слишком.
Дочка, мы с матерью благословляем тебя на счастливую жизнь, а сами будем покоиться с миром и вымаливать у Господа счастливой для тебя доли. А нам уж ничего не нужно. Мать, как всегда, не согласна с моим решением, но впервые в жизни я поступлю против ее воли (что нужно было сделать много лет назад). Мы достаточно долго безнаказанно топтали эту землю, думаю, пришло время заплатить за свои грехи и вымолить тебе Рай на Земле.
Для следствия:
В моей смерти и смерти моей супруги прошу никого не винить – я все решил сам и за все свои злодеяния сам понесу наказание, пусть даже в другой жизни.
Георгий Медведь».
Странно это читать. Отец никогда не верил в Бога, да и в черта тоже.
Руки дрожат, а сердце не знает, как ему быть – то ли вырваться наружу, то ли замереть навсегда. Доставило ли мне радость это послание из загробного мира? Нет. Сумею ли я простить? Нет. Счастлива ли я оттого, что мне дарована свобода? Нет.
Следователь постоянно задавал мне один и тот же вопрос – как можно быть настолько бессердечным ребенком, чтоб из охотничьего ружья двумя точными выстрелами снести родительские головы? А я вот уже второй год сожалею, что это была не я. Страсти немного улеглись, но даже сейчас моя рука не дрогнула бы. Раны до сих пор кровоточат. Даже сейчас я бы спустила курок, глядя прямо в глаза мамочки и папочки, как когда-то они смотрели в мои глаза и делали свое грязное дело.
– Я уже занимаюсь подготовкой всех необходимых документов, а вы можете смело упаковывать вещи и благодарить своего дядю до конца дней своих.
В голове туман, а глаза застилает какая-то непонятная пелена, но точно не слезы. В мыслях пульсирует вопрос. И, кажется, мысли мои настолько громкие, что начальница слышит и отвечает:
– Игнат Павлович Сыч, родной брат вашей мамы, приехал погостить, но вместо распростертых сестринских объятий встретился лицом к лицу с заколоченными ставнями. Соседи быстро ввели его в курс дела и вручили ключи от дома. Так как вас взяли с поличным и вы никоим образом не попытались оспорить свою вину, вас ведь обнаружили у не успевших остыть тел, в крови и с оружием в руках, все было ясным, как божий день, и ваш дом полицейские осматривали не так тщательно, как следовало бы. Ну не любят наши стражи порядка лишний раз растрачивать энергию. К