в виду? – с любопытством спросил Дэвид.

Цветик явно растерялась:

– О… я думала… Я что-то перепутала. Я имела в виду «Белого коня». И все такое прочее.

– Белого коня? Какого именно белого коня?

Цветик покраснела и опустила глазки.

– Я вела себя глупо. Просто кто-то об этом упомянул… Но я, наверное, все не так поняла.

– Отведай-ка это чудесное мороженое с фруктами, – добродушно предложил Дэвид.

II

Один из самых странных аспектов жизни – это когда при тебе о чем-нибудь упомянули, а потом и суток не пройдет, как ты натыкаешься на упоминание о том же самом. С примером такой странности я столкнулся на следующее утро.

Зазвонил телефон, и я снял трубку.

– Флаксман семьдесят три – восемьсот сорок один.

Послышался судорожный вздох, а потом чей-то голос с вызовом выпалил на едином дыхании:

– Я все обдумала, и я приеду!

Я, чувствуя себя довольно дико, перебрал в уме возможные варианты.

– Великолепно, – сказал я, пытаясь выгадать время. – А это?..

– В конце концов, – продолжал голос, – молния никогда не ударяет в одно и то же место дважды.

– Вы уверены, что не ошиблись номером?

– Конечно. Вы же Марк Истербрук?

– Понял! – воскликнул я. – Миссис Оливер!

– О, – удивленно произнес голос. – Так вы меня не узнали? Я как-то об этом не подумала. Я насчет праздника Роды. Я поеду и буду надписывать там книжки, если ей так хочется.

– Чрезвычайно мило с вашей стороны. Конечно, вас там пригласят в гости.

– Вечеринок ведь не будет? – со страхом спросила миссис Оливер. – Вы же знаете, как это бывает, – продолжала она. – Ко мне подходят люди и спрашивают, пишу ли я что-нибудь сейчас, как будто не видят, что ничего я не пишу, а пью имбирный эль или томатный сок. И говорят, как они любят мои книги, – конечно, это приятно, но я никогда не знаю, как правильно на такое отвечать. Если скажешь: «Я очень рада» – это все равно что сказать: «Рада с вами познакомиться», такая банальность… Как думаете, они не захотят, чтобы я отправилась выпивать в «Розовую лошадь»?

– В «Розовую лошадь»?

– Э-э, в «Белый конь». Я имею в виду паб. В пабах мне делается худо. Я могу всего лишь выпить чуточку пива, и все равно у меня начинает ужасно бурчать в животе.

– А что вообще такое «Белый конь»?

– Просто там есть паб с таким названием, разве нет? А может, я имела в виду «Розовую лошадь»? А может, он не там, а где-нибудь еще… Или я его просто вообразила… Я могу вообразить массу всякого разного.

– Как успехи с какаду? – осведомился я.

– Какаду? – Судя по голосу, миссис Оливер совершенно растерялась.

– И с мячом для крикета?

– Ну знаете ли! – с достоинством сказала писательница. – Похоже, вы или спятили, или у вас похмелье, или уж не знаю что еще. Розовые кони, какаду, крикетные шары…

И она бросила трубку.

Я все еще раздумывал об этом втором упоминании о «Белом коне», когда телефон зазвонил снова. На сей раз мистер Сомс Уайт, известный адвокат, напомнил, что, согласно завещанию моей крестной, леди Хескет-Дюбуа, я имею право выбрать три ее картины.

– Конечно, там нет ничего особенно ценного, – сказал мистер Сомс Уайт своим обычным меланхоличным тоном капитулирующего человека. – Но, насколько я понимаю, вы в свое время восхищались некоторыми картинами покойной.

– У нее были прелестные акварели на индийские темы, – сказал я.

– О да, – подтвердил мистер Сомс Уайт. – Но законность завещания теперь установлена, и один из душеприказчиков, коим являюсь я, подготавливает распродажу имущества в ее лондонском доме. Если б вы в ближайшее время смогли заглянуть на Элсмир-сквер…

– Уже еду, – сказал я.

Похоже, утро выдалось неблагоприятным для работы.

III

С тремя выбранными акварелями под мышкой я вышел из дома сорок девять по Элсмир-сквер – и тут же столкнулся с каким-то человеком, поднимавшимся по ступеням. Я извинился, получил ответные извинения и уже собирался остановить проезжавшее мимо такси, как вдруг меня осенило. Я круто обернулся и окликнул:

– Эй… Вы, случайно, не Корриган?

– Так и есть… А вы… Марк Истербрук!

Мы с Джимом Корриганом были друзьями в наши оксфордские дни, но прошло, наверное, не меньше пятнадцати лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.

– Так и подумал – кто-то знакомый… Только не сразу понял кто, – сказал Корриган. – Время от времени читаю твои статьи… И должен сказать, просто наслаждаюсь ими.

– А ты как? Ушел в научную работу, как собирался?

Корриган вздохнул:

– Едва ли. Это дорогостоящее занятие – если хочешь вести независимую жизнь и сам себя обеспечивать. И если у тебя нет ручного миллионера или поддающегося внушению треста.

– Ты же занимался печеночными сосальщиками?

– Ну и память у тебя!.. Нет, с ними я покончил. Свойства желез внутренней секреции – вот чем я интересуюсь сегодня. Ты ведь даже не слышал о них! Мандариановые гланды, имеют связь с селезенкой. С виду от них вообще никакой пользы!

Он говорил с энтузиазмом настоящего ученого.

– Так в чем же тогда великий замысел?

– Ну, – виновато признался Корриган, – у меня есть теория, что они могут влиять на поведение человека. Грубо говоря, выполнять роль тормозной жидкости. Нет жидкости – тормоза не работают. Недостаток таких секретов может – всего лишь теоретически – превратить человека в преступника.

Я присвистнул.

– А как же первородный грех?

– Вот именно! – сказал доктор Корриган. – Священникам это не понравилось бы, верно? К сожалению, я никого не смог заинтересовать своей теорией. И теперь я полицейский врач в северо-восточном отделении. Очень интересная работа. Встречаешь множество разных криминальных типов… Не стану утомлять тебя профессиональными разговорами. Если только… Не хочешь ли со мной пообедать?

– Конечно. Но ведь ты, кажется, шел туда? – Я кивнул на дом за спиной Корригана.

– Да как сказать, – сказал Корриган. – Вообще-то, я собирался явиться туда без спроса.

– Там никого нет, кроме сторожа.

– Так я и подумал. Но я хотел выяснить кое-что о покойной леди Хескет-Дюбуа, если повезет.

– Осмелюсь заявить, я могу рассказать тебе о ней больше сторожа. Она была моей крестной.

– Да ну? Вот так удача! Куда пойдем обедать? Тут неподалеку, на Лаундс-сквер, есть маленькое заведение – не роскошное, но там готовят бесподобные супы из морепродуктов.

Мы устроились в этом маленьком ресторанчике, и бледный парень в брюках французского моряка принес нам дымящуюся супницу.

– Объедение! – сказал я, попробовав суп. – А теперь скажи-ка, Корриган, что бы ты хотел узнать насчет старушки? И, между прочим, зачем?

– Это довольно длинная история, – ответил мой друг. – Сперва расскажи, какой она была, та старая леди.

Я призадумался:

– Старомодной. Викторианского типа. Вдовой экс-губернатора какого-то малоизвестного островка. Она была богата и любила комфорт. На зиму уезжала за границу, в Эшторил[24] и тому подобные места. Дома у нее было ужасно – сплошная викторианская мебель и самое худшее, самое витиевато украшенное викторианское серебро. Детей у нее не было, но она держала двух хорошо выдрессированных пуделей, которых просто обожала. Она была упрямой и своевольной.