Было как-то странно видеть себя на мысе Канаверал. В отличие от Западного побережья, на котором высокая влажность частенько сочеталась с прохладой, здесь всегда было душно и жарко, как в парилке. Горячий, пропитанный влагой воздух окутывал тело, словно мокрая пижама. Он набивался в легкие и делал процесс дыхания тяжким испытанием. Земля тут была плоской, без всякого намека на холмы, а растительность пышной, но какой-то странно искривленной. Местные растения не походили на стройные, радующие глаз деревья Северной Калифорнии. Стаи чаек Лоу приветствовал, как старых знакомых. А вот от аллигаторов его с души воротило. К тому же здесь часто начинала дрожать под ногами земля. Но причину «землетрясений» следовало искать не в подземных толчках, а в движении массивных грузовиков и машин специального назначения.

«Сердце мое в Сан-Франциско осталось…» — пришли вдруг в голову первые строки полузабытой песенки. А еще бумажник, аквариум с рыбками, друзья, дом и стиль жизни. Он даже водительские права забыл прихватить с собой. С другой стороны, в космосе водительские права вроде бы как и ни к чему — автоинспекторов там пока не водится.

Посетители комплекса, в основном недавно работающие новички, незнакомые с Лоу, воспринимали его сосредоточенную молчаливость как попытку скрыть мандраж перед взлетом. До тех пор, во всяком случае, пока их более опытные коллеги не объяснили, что у Бостона Лоу врожденный иммунитет на любые стрессы, как у некоторых людей бывает врожденный иммунитет, скажем, на корь или коклюш. Существуй в природе такая штука, как антистрессовый ген, он бы в первую очередь обнаружился в ДНК коммандера.[3] А если бы кто-нибудь вдруг сообщил ему, что через минуту рядом взорвется атомная бомба, наиболее вероятной его реакцией стало бы вежливо-безразличное: «Да что вы говорите?»

Научно-исследовательский комплекс почти не изменился с той поры, в которую Бостон дневал и ночевал на космодроме, заменившем ему дом и семью. Нет, отличия, конечно, были, но только в мелочах. Он отметил свежую краску на зданиях, улучшенную планировку ландшафта, выросший, как на дрожжах, новый корпус проекта «Минерва — Глубокий Космос» и протянувшуюся по всему периметру административного здания застекленную обзорную галерею для туристов и официальных посетителей.

Лоу знал, что до старта «Минервы» пройдет минимум два десятилетия, и не раз спрашивал себя, доживет ли он до этого события. Успех проекта зависел от двух факторов: завершения русскими постройки ракетоносителя нового поколения «Протон-3» и размеров бюджета НАСА. По искреннему убеждению Лоу, с научными проблемами бороться было не в пример легче, чем с непредсказуемыми капризами выделяющих ассигнования конгрессменов. «Впрочем, — напомнил он себе, — мне до всего этого уже нет никакого дела».

Далеко на горизонте виднелись очертания двух стартовых платформ. Сам корабль пока находился в сборочном цехе, где его проверяла и готовила к старту целая армия инженеров и техников. Хотя конструкция любого выводимого на орбиту шаттла состояла из стандартных, взаимозаменяемых блоков и деталей, с каждым кораблем были связаны свои суеверия, о которых лучше всех знали те мужчины и женщины, которым приходилось на нем летать. Больше всех верили в приметы пилоты. Не был исключением и Лоу — пока не отделялась последняя ступень, он никогда не произносил названия пилотируемого им корабля. Умом Лоу понимал, что в наш просвещенный век верить в приметы — ребячество, а для специалиста с его репутацией так и просто стыд. И все-таки. Он совершил уже пять космических полетов, два из них — командиром экипажа, и сумел благополучно вернуться домой, последний раз — прямо-таки чудом. Нет, просвещение просвещением, но и менять устоявшийся стиль поведения без особых причин не стоило.

Обслуживающий персонал и многочисленные гости, связанные и не связанные с космическими исследованиями, узнавали его в лицо. Первые, приглядевшись, кивали и деликатно отворачивались. Последние — осаждали с бесцеремонностью и назойливостью навозных мух. Для них он был героем «Энтерпрайза». Со всех сторон слышал одно и то же: «Ой, не могли бы вы расписаться здесь для моего маленького сынишки (дочурки, племянницы, племянника, тети Клотильды), коммандер Лоу». Как ни странно, спокойствие, с которым он воспринимал атаки охотников за автографами, вовсе не было напускным. Лишь изредка он незаметно вздыхал, хорошо зная, что подавляющему большинству этих листочков, программок, открыток предстоит печальная участь — они будут годами пылиться в дальних ящиках комодов и сервантов. И все-таки он заставлял себя быть безукоризненно вежливым со всеми просителями.

Стоит ли говорить о том, что Лоу всеми способами пытался отвертеться от участия в церемонии торжественных проводов? К сожалению, в этом пункте Пейдж и К° оказались непреклонными: «Ты должен присутствовать лично, старина»; «Твое участие повышает доверие к проекту»; «Твоя личность вселяет оптимизм в окружающих!». Черт побери, неужели они не в состоянии понять, что ему легче вести корабль в условиях сплошной облачности, чем поглощать бутерброды-канапе на фуршетах, и проще составить рапорт о причине отказа оборудования, чем вести светскую беседу?! Светская беседа, светское общество… Придурки! Стиснув зубы, он шагнул в банкетный зал.

Огромное помещение было забито ведущими специалистами различных программ, работниками космодрома, примазавшимися к ним и желающими примазаться, привилегированными и друзьями привилегированных, ведущими промышленниками или их замами и, естественно, целым легионом вездесущих высоколобых журналистов, на словах проявляющих горячую любовь к исследованиям космического пространства, на деле же готовых в любую секунду изменить космической теме в угоду какому-нибудь нашумевшему убийству, особенно если в нем замешана