Фотографии расставлены в хронологическом порядке; она рассматривает их поочередно, одну за другой.
«Господи, — думает Катерина, кусая губы, — сыночек мой. Взгляните: вот малыш, вот мальчик, здесь уже подросток. Вот его жизнь… вот и вся его жизнь…»
Она опять захлебывается в рыданиях, отворачивается. Подходит Ивон с чаем. Катерине хочется послать ее куда подальше, сказать, что чая не надо, но она этого не делает, берет чашку в руки.
Раздается дверной звонок.
Ноэль.
Он только вошел, а Катерина уже мчится из гостиной в коридор, встречает его. Там они стоят не меньше минуты, крепко и горько обнимаются.
Катерина боготворила брата всю жизнь. Последние годы они видятся реже, чем раньше, или, скорее, реже, чем ей того хочется. Он вечно по уши в работе: если не спит, то на совещании, или на заграничной пьянке, или просто на объекте. Ее вдруг осеняет, что дело не только в работе. Что-то другое мешает им общаться, всегда мешало. Просто она не решалась признаться себе в этом.
С возрастом биография сына становилась все круче, а упоминаний в прессе и прочей дряни все больше. Может, брат стеснялся их родства, стыдился его?
И что?
Да ничего. Катерина запуталась, но мысли не отбрасывает, просто на время отпускает ее. Она стоит в объятиях Ноэля, обласканная мягкостью его костюма, опьяненная дурманом одеколона, и спрашивает себя: вдруг в глубине души брат обрадовался, что нерадивый племянник больше не будет его позорить?
Подумала — и самой стало страшно. И стыдно.
Первым размыкает объятия Ноэль, берет лицо Катерины в ладони, заглядывает ей в глаза.
— Я скорблю вместе с тобой, Катерина, — произносит он.
Ее лицо опять скукоживается, объятия возобновляются. Из кухни появляется Ивон. Они с Ноэлем кивают Друг другу. В итоге все перебираются в гостиную, рассаживаются по диванам. Ведут себя на удивление чопорно, будто находятся на официальном приеме.
В воздухе жуткий напряг. С чего — непонятно.
Тут миссис Коллинз поднимается, и все становится на свои места.
— Я исчезаю, — шепчет соседка, кивая Ивон и Ноэлю.
Бросает взгляд на Катерину и резко отводит глаза. Секунда — и ее уже нет. Наконец-то они втроем.
Семьей.
Но долго это не длится.
Опять звонят в дверь, у Катерины опять щемит сердце. Это Мишель или Джина, предполагает она.
Ивон отправляется в коридор, а брат с сестрой остаются на месте: молчат, гладят друг друга взглядами, прислушиваются.
Дверь открывается.
— Добрый вечер, мэм.
Голос низкий, с сильным акцентом — сами мы не местные, блин.
Ноэль встает.
— Полиция, — спокойно произносит он.
Выходит из гостиной.
Катерина прислушивается: в прихожую вошли двое, может трое, копов. Говорят немного. Она представляет: стоят, наверное, там, грозятся, корчат рожи, качают головой. Потом наступает страшный момент: двое полицейских заходят в гостиную. Поверх формы — желтые люминесцентные куртки, они в них похожи на телепузиков. Лица у обоих виноватые, как у кокер-спаниелей. За ними в комнату входит следователь в штатском, ростом пониже, возрастом постарше, в темносинем костюме. Полиция в этом доме не впервые, но чтобы ее пустили через порог — такого не бывало. Катерину начинает трясти. Она представляет, как среагировал бы Ноэль, но молчит. Нет сил сопротивляться; в голове так много всякого, что сейчас для нее гораздо важнее: воспоминания, образы, фразы. Вот бы водки сейчас!
Куда Ивон ее задевала?
— Миссис Рафферти?
Миссис? Не стану поправлять.
Катерина поднимает взгляд. Они мнутся в гостиной. Присесть им никто не предлагает.
— Что? — спрашивает она.
Вперед выходит следователь:
— Боюсь, миссис Рафферти, у нас для вас плохие новости.
Она понимает: он просто выполняет свой долг, это всего лишь формальность, — но не может не представлять, как отреагировал бы Ноэль, будь он сейчас здесь: «Слушай, ублюдочная полицейская крыса, посвежее новостей не найдется?»
4
«БМВ» Пэдди Нортона запаркован на Уиклоу-стрит, рядом со зданием «Луи Копленда»[6]. Хозяин автомобиля сидит напрягшись, очумело пялится на мобильник. Не может отойти от шока: как, во имя всего святого, мог Ноэль Рафферти очутиться в баре сорок пять минут назад?
И что теперь прикажете делать?
Он мнется, кладет телефон на папки, лежащие рядом, лезет в карман, достает оттуда маленькую серебряную таблетницу. Открывает ее, выстукивает на ладонь две таблетки наролета[7]. Подносит их ко рту, отправляет внутрь, проглатывает без запивки. Учитывая алкашку в крови, они сработают довольно быстро. И он успокоится.
На улице свежо, но он взмок. Вытирает тыльной стороной ладони верхнюю губу.
Ерзает по сиденью, пытается устроиться поудобнее — с его габаритами это не так-то просто. Но ничего: автомобиль дорогой, просторный — выдержит.
Он снова опускает взгляд на телефон.
Ноэль и так убил его своим неожиданным появлением в баре, а что случилось потом? Что это было? Вдруг побелел как мел, умчался: ни слова тебе, ни объяснения. Кто ему, интересно, позвонил? Неужели сдали?
Вряд ли.
Да и кто? Надо с Фитцем потолковать. Они, понятное дело, решили неделю-другую не выходить на связь, но теперь какая разница? Теперь обстоятельства изменились.
Он снова берется за телефон, находит номер, яростно нажимает «позвонить».
Пока он ждет, наролет потихоньку начинает действовать — пока еще скромно, непроявленно.
Еще немного, еще чуть-чуть.
Еще немного — и ему придется напоминать себе, что на самом деле он чертовски рассержен.
Даже так? На звонок отвечают:
— Салют!
— Что там?
Сначала молчание, потом:
— Черт возьми! Мы же решили…
— Что там?
Опять молчит, небось закатывает глаза. Потом говорит:
— Там все нормально. По плану.
— По какому, на хрен, плану? Я только что выпивал с ним в баре.
— О чем ты? Мне только что подтвердили.
Нортон молчит. Он медленно, тяжело, довольно громко дышит. Держит паузу.
— Дело сделано — час назад, даже меньше.
Нортон работает над собой, пытается сдерживаться.
Ему и хотелось бы по-другому, понагляднее, но невозможно: они же по телефону говорят. Придется объяснять по буквам.
— Слушай, я не знаю что, как и почему, — в итоге произносит он: наролет уже накрыл его тяжелым снежным одеялом. — Но знаю, что накладка вышла. Перепроверь информацию. Боже мой, только этого нам не хватало! Я перезвоню.
Кладет телефон, собирается заводить двигатель. Вдруг звонок — Вивальди, одно из «Времен года».
Он опять хватает трубку, надеется, что это Рэй Салливан. В Нью-Йорке на четыре часа раньше — Рэй вполне еще может быть в офисе.
Смотрит на экран.
Это не Рэй. Это Ноэль.
Нортон собирается с духом:
— А с тобою-то что стряслось?
— Слушай, Пэдди, извини. Я так… умчался. У нас несчастье в семье. Горе… настоящее горе.
— Господи, — замирает