Во-первых, Артур никогда не имел привычки выставлять фото своих родных и близких – даже совместных снимков с ней на его стене почти не было, хотя они прожили вместе целое десятилетие.
А во-вторых, и в главных, какое имеет значение, есть ли у него кто-то? Ее, Кати, с ним нет и не будет никогда, вот что главное! Их история закончилась, так что не важно, что он публикует, а что скрывает.
Почему, ну почему она никак не может в это поверить?
«Потому что все было хорошо, даже слишком хорошо. Потому что он не давал повода сомневаться, что так будет всегда».
Внезапно заиграла громкая музыка, и погруженная в свои размышления Катя подскочила на месте, едва не опрокинув ноутбук на пол.
Звонила Маша – узнать, как дела, как дошла. Отчитавшись, что все в порядке, Катя поставила будильник на полседьмого и выключила свет.
Иногда ей хотелось завести котенка. В родительском (точнее, материнском) доме всегда жили кошки, и она привыкла засыпать под их уютное мурчание. Но у Артура была аллергия на кошачью шерсть – это выяснилось, когда Катя принесла в их новую квартиру смешного пушистика, которого нашла в подъезде. Катя и котик были счастливы, но наутро Артур проснулся с распухшим носом и красными слезящимися глазами.
Котенка пришлось отдать Маше – он до сих пор жил в их квартире. Подруга раскормила Кузю до шарообразного состояния, шерсть его лоснилась, как намазанная маслом, а зеленые глаза смотрели насмешливо и высокомерно.
Теперь, когда Артура не было, Катя могла бы завести питомца. Но в этом было что-то окончательное, безвозвратное. Это значило признать: Артур уже точно не вернется. Его место займет кот.
«Так ведь он и не вернется – сам сказал!»
Катя уткнулась в подушку и расплакалась. Ситуация была заезженная, банальная – одинокая брошенка рыдает по ночам.
Не к месту вспомнились соседи, встреченные вечером у подъезда. Ни замордованная жизнью Накия-апа, ни ее муж-пропойца не желали для себя такой доли, не ожидали того, что стало с ними. Вот и она, Катя, тоже не хотела быть одинокой, даже не предполагала, что может вот так лежать и реветь от жалости к себе.
«Почему жизнь так часто обманывает наши ожидания? Что мы делаем не так?»
Ответа, разумеется, не было, да и быть не могло.
Первая интерлюдия
Он придет через четыре часа сорок три минуты. Я уверена в этом, потому что он никогда не опаздывает. Он точен, как прибой. Как рассвет и закат. И так же неотвратим.
Сначала я радовалась, что мое кресло стоит напротив часов. Решила, что это его упущение, малюсенький шанс на спасение, который он, сам того не желая, подарил мне. Казалось, если буду узнавать о времени его появления, то это может оказаться полезным, как-то помочь: возможно, мне удастся подготовиться, перехитрить его. Кто предупрежден, тот вооружен, и все такое…
Теперь мне смешно думать об этом. Иллюзия, очередная глупая надежда, которая давно уже меня покинула. Теперь я знаю, что это еще одна жестокая выходка: он намеренно развернул кресло, хотел, чтобы я сидела, смотрела на часы и тряслась от ужаса, представляя, что случится, когда он явится. Это примерно то же самое, что знать день и час собственной смерти.
Поначалу, пока не поняла, что это бесполезно, я пыталась кричать. Верила, что кто-то может услышать меня, прийти на помощь. Как скоро я осознала, что все напрасно? Возможно, прошел месяц. Или год. Время для меня теперь течет иначе.
Кричать я перестала, но однажды попробовала поговорить сама с собою вслух. Прежде, в другой жизни, я часто делала это, например, когда вертелась перед зеркалом, собираясь выходить из дому.
Выходить из дому… Как просто! Как недостижимо.
Так вот, я откашлялась и сказала сама себе какую-то банальность вроде: «Держись, дорогуша, прорвемся!»
Слова рассыпались стеклянной дробью, а меня охватил слепой ужас, я готова была откусить себе язык, только бы больше ничего никогда не произнести. Звук моего голоса, одинокий и жалобный, был полон такой горечи, такого безумия, что я не могла его слышать.
Теперь я всегда сижу в тишине. Разумеется, когда нахожусь одна. Ему мне отвечать приходится, но это все-таки не одно и то же. Любой, даже самый плохой собеседник лучше, чем демон, что живет внутри моей головы и готов выползти наружу, стоит лишь опрометчиво позвать, окликнуть его…
Мой мучитель полагает, что знает обо мне все, что подчинил меня себе. Так и есть: я завишу от него целиком и полностью, как новорожденный младенец от матери.
Сердце мое бьется, потому что он пока не пожелал остановить его. Мой желудок наполнен, потому что ему не нужно, чтобы я ослабла от голода. Я умыта и чисто одета, потому что ему отвратительно видеть грязные лохмотья и вдыхать запах немытого тела.
И все же есть кое-что, чего он обо мне не знает. Он думает, я открыта полностью, до самого дна, как пустая консервная банка, но он ошибается. Стол, за которым я сижу, хранит мой секрет. А то, что я знаю о времени его прихода, все-таки помогает сберечь мою тайну.
Мне кажется, я потеряла способность бояться. Что может испугать человека, у которого все отнято, даже право уйти из жизни? Тревожит только одно: в авторучке скоро закончится паста, а новую мне взять негде. Я не смогу писать, как делаю это сейчас, и вот тогда наступит настоящий мрак.
Но я стараюсь не думать об этом. Пока еще могу выводить на бумаге свои каракули – и это хорошо. А потом, возможно, мне повезет: к тому времени высшие силы решат, что я достаточно настрадалась, и сжалятся надо мной.
Справа от меня на стене висит картина. На ней изображено окно. За этим нарисованным окном идет снег, и видно дорогу. Белая лента пустынна, на ней никого нет и не будет. Иногда я представляю, как вскакиваю и бегу по безмолвной дороге – бегу далеко, к синей линии горизонта.
Но чаще мне кажется, что если бы я и смогла каким-то чудом вырваться, встать на ноги и убежать, то все равно вернулась бы обратно.
Вернулась бы, потому что все дороги ведут только сюда – по крайней мере, те, что открыты мне. А еще потому, что иного мира не существует. Есть только эта душная комната, это кресло, стол, стена, а на ней – портреты и часы, которые с тупым безразличием отсчитывают оставшееся мне время…
Глава 2
Когда они с Артуром еще жили вместе, Катя каждую субботу затевала уборку. Муж, как правило, в этот день работал, так что она в одиночестве пылесосила, протирала пыль и драила полы, хотя терпеть не могла всю эту возню.
К приходу Артура дом