Я представляла, чем они с его девушкой занимаются, когда выходят из дома. Когда остаются наедине. Лежа в постели я представляла на ее месте себя.
Это было влажно и пошло. Даже сейчас я краснею от этих мыслей. Я не хотела, чтобы он когда-нибудь об этом узнал.
Мне девятнадцать, и я толком не целовалась, а Алекс… кажется он в свои двадцать три знает про секс все, что было накоплено человечеством за последние две тысячи лет существования, а я такая зашуганная, что половину соответствующих терминов боюсь произнести вслух.
А потом он уехал в Нью-Йорк, потому что ему предложили стипендию. Из нас двоих Эйнштейн — это не я, а он. Он просто безумно умный. И то, чем он занимается в лаборатории своего университета — чуть ли не национальная тайна.
— Ты что, не помнишь ничего? — Алекс смотрит на меня с подозрением, снова прищурив свои зеленые глаза.
— Нет… — лепечу, хлопая ресницами. — Давай просто забудем, ладно?
Он молчит, глядя в мое пылающее лицо так пристально, будто высверливает на нем дыру. Упрямо смотрю на него в ответ. В его глазах сверкают черти, природу которых я не могу расшифровать, но это что-то, от чего у меня мурашки, а потом он слегка откидывает голову и усмехается, принимая ленивый и безмятежный вид.
— Ла-а-дно, — тянет Немцев. — Давай забудем. Ничего не было, зануда. Расслабься.
От облегчения кружится голова.
Отвернувшись, Алекс идет к идеально заправленной кровати. Сдернув с тумбочки сошедшую с ума елку, выключает и скидывает куртку на единственный в номере стул. Затем заваливается на матрас прямо в ботинках. Схватив с тумбочки пульт, включает телевизор.
— Закажем пиццу? — спрашивает нейтрально, листая каналы.
— Сейчас должны привезти китайскую еду, — произношу, присаживаясь на край.
Мне бы облегченно выдохнуть и перевести дух о того, что он так просто решил все забыть, однако внутри меня вдруг поднимается непонятно откуда высунувшийся протест.
Я что, настолько плоха в поцелуях?!
Глава 3
— Извините… — выставив вперед плечо, продираюсь через толпу к гигантскому пластиковому бронтозавру — символу Нью-Йоркского музея.
Изучение выставочных диорам подействовало на меня умиротворяюще, и утренняя паника почти развеялась. Эти диорамы проработаны так тщательно, что я зависала у каждой по двадцать минут. На воссозданном клочке прерий Дикого Запада рядом с огромным чёрным бизоном даже возвышалась кучка его аутентичных экскрементов, и все эти бесконечные степи Аризоны были такими настоящими, что мне на секунду стало страшно, что этот бизон меня сожрет.
— Бизоны не жрут туристов, — сухо заметил Алекс, покорно переходя со мной от одного выставочного окна к другому.
Не нужно быть гением, чтобы понять — ему здесь скучно, будто он спит на ходу, но за все два часа, которые мы провели, блуждая между экспозиций, он ни разу меня не поторопил.
Засунув руки в карманы джинсов, он подпирает стену рядом со скелетом рептилии, название которой мне не позволили осилить пробелы в моем английском. Обернувшись через плечо, снова нахожу его глазами, на секунду забывая о толпящихся вокруг детях и туристах.
Его равнодушный взгляд плавает по залу, будто ищет хоть что-то, на чем можно было бы задержаться дольше секунды.
Он немного худощавый, с вытянутым торсом, длинными руками и ногами. Он мог бы показаться даже неуклюжим, но почему-то не кажется. Кроме того, на ощупь он весь очень твердый и теплый, и у него идеальный пресс…
Неожиданной вспышкой перед глазами возникает этот самый торс, только голый, а ещё татушка в виде символа бесконечности у него под сердцем!
Раньше ее не было…
Вот черт!
От шока открываю рот, потому что вслед за этой картинкой прицепом тащится другая. Та, где… где мои губы целуют это самое место. Язык пробует его кожу на вкус и спускаются ниже, к резинке серых боксеров, а потом… все обрывается!
Нет, нет, нет!
Но, почему?! Где в моем мозгу кнопка “воспроизведите далее”?!
Что еще я вчера вытворяла?!
Мои щеки и уши загораются, глаза округляются. Прикрываю ладонью рот. Какой кошмар...
Голова Алекса плавно возвращается в положение «прямо», и глаза становятся цепкими, когда застаёт меня с выражением идиотского первозданного шока на лице.
— Привеееет! — слышу голос матери и заторможенно смотрю в камеру своего телефона.
После того, что я увидела в своей голове, мне хочется засунуть ее в холодильник.
— Э-э-э… — бегаю глазами по пластиковым костям бронтозавра, пытаясь развидеть то, что предъявило мое подсознание. — Привет, мам… — выпаливаю на одном дыхании.
На ней белый пушистый халат, и она сидит на диване в гостиной нашего дома. За ее спиной светится новогодняя елка. У нас гигантская разница во времени. Она выглядит так, будто только что вышла из душа и собирается лечь спать.
— Вы что, в музее? — удивляется, всматриваясь в картинку за моей спиной. — В музее? Серьезно?
— А что такого? — дуюсь, хмуря брови.
— Да нет… кхм… ничего… — говорит мама в свой кулак. — А где Алекс?
— Здесь… — его уверенный собранный голос раздаётся прямо у меня над ухом. — Гуд морнинг.
— Гуд найт, — смеется мама, присматриваясь к нам.
Вздрагиваю, когда его рука забирает у меня телефон и поднимает повыше, чтобы мы оба были в кадре. Вторая его рука ложится на мой живот, а его бедра вплотную прижимаются к моим.
После того, что я видела у себя в голове… я немного... на взводе, поэтому стараюсь отодвинуться подальше, но все равно чувствую его так остро, что забываю открывать рот и что-нибудь говорить, поэтому Немцев делает это вместо меня. Болтает с моей семьей, блеща хорошим настроением и остроумием. Распластав ладонь на моем животе и выписывая на нем круги большим пальцем.
Это… запрещенный прием.
Почему у него всегда все так легко? Будто его в этой жизни ничто не в состоянии выбить из колеи. Он всегда собран. Всегда уверен в том, что и зачем делает. Меня восхищает эта его черта. Я бы хотела научиться жить так же.
— Хей-хей, как дела? — раздаётся голос папы «за кадром».
— Они в музее, — тактично замечает мама, глядя на него поверх своего телефон.
— Ясно, — бормочет отец, будто в этот момент окончательно потерял надежду.
— Привет, папочка, — повышаю я голос, чтобы до него докричаться.
Если и существуют способы напомнить мне о моем отличии от “нормальных” девушек, то это один из них. Пару недель назад он намекнул на то, что у меня мало друзей, а когда я сказала, что предпочитаю его компанию любой другой, он опечалился. Но