— Мне трудно судить об этом, товарищ Сталин. Я плохо владею оперативной обстановкой на других фронтах, но мой корпус готов выполнить любой ваш приказ, если даже нужно будет при этом умереть.

— Главное в вашем ответе — вы и ваши бойцы готовы умереть, чтобы не пустить немцев дальше. Другие же генералы, проявляя трусость в принятии подобных решений, предпочитают отступать или добровольно переходить на сторону противника. Могу сказать, что я доволен вами, вашим мужеством и умением воевать.

В тот же день, после разговора с верховным главнокомандующим последовал приказ Ставки, согласно которому, ему поручалось собрать в окрестностях Киева отступающие воинские части и сформировать из них тридцать седьмую армию и оборонять город.

Власов открыл глаза и попросил у офицера воды. Тот протянул ему стакан и алюминиевую фляжку. Сделав несколько глотков, он вернул все это обратно.

«Похоже, поднялась температура, — подумал он, чувствуя, как его тело начинает трясти. — Не хотелось бы в таком виде предстать перед Сталиным».

Он захотел отвлечься от воспоминаний, но они крепко держали его в своих объятиях: тогда, в условиях неразберихи, паники и предательства, ему удалось не только сформировать армию, но и создать мощную систему обороны Киева. Он хорошо помнил это непростое время, когда на подступах к городу шли ожесточенные бои, а город словно и не замечал этого. В нем кипела вполне мирная жизнь, работали заводы и фабрики, по городу ходили трамваи. Он до сих пор не может понять, кто принял решение об отводе войск из-под Киева.

В ночь на 19 сентября город был оставлен войсками. Немцы моментально воспользовались предоставленным случаем и двумя мощными ударами с флангов замкнули кольцо за отходящими на восток советскими армиями. Это решение Ставки было губительным не только для войск, но и для мирного населения. Ему тогда он сделал то, что не удалось многим генералам: он оказался единственным командармом, который с минимальными потерями вывел из окружения свою армию. Тогда в котле осталось около 600000 солдат и офицеров, которые погибли или были взяты в плен немецкими частями.

Генерал открыл глаза. Машина остановилась на въезде в город: воинский патруль проверял документы.

* * *

Капитан Сорокин дремал, сидя в штабной машине. Иногда он открывал глаза и морщился от приступов боли в ноге. Сегодня утром он обнаружил, что у него открылась рана, которая стала сильно кровоточить.

— Вам, капитан, не повезло с раной, — разминая выкуренную папиросу в металлической банке, произнесла военврач. — Я же вам вчера говорила, что рановато вас выписали из госпиталя. А вы с такой ногой за немцами охоту устроили.

Врач подозвала к себе медсестру и попросила сделать ему укол. Молоденькая девушка в белом халате умело кольнула его в ягодицу, а затем, обработав рану раствором марганца, стала делать ему перевязку.

— Вы, капитан, не обижайтесь на меня, но я бы вам посоветовала вернуться обратно в госпиталь и долечиться. Не дай Бог, занесете в рану инфекцию — гангрена и ампутация конечности.

— Вы меня не пугайте ампутацией, товарищ военврач. Меня дома ждут здоровым и сильным.

— Я вас не пугаю, я вас предупреждаю, Сорокин.

Военврач подошла к рукомойнику, висевшему в углу комнаты. Вымыв руки, она вернулась к столу.

— Выпить хотите, Сорокин? — неожиданно поинтересовалась она у него. — Немного алкоголя вам сейчас не повредит. У меня, если честно, болит голова после вчерашнего застолья, которое организовал майор Захарченко. То ли выпила лишнего, то ли спирт был технический.

Она достала из тумбочки две металлические кружки и, плеснув в них спирт, развела его водой.

— Давайте, капитан, выпьем за нашу победу. То, что она будет, я не сомневаюсь. Единственное о чем я постоянно думаю, это какой ценой она нам достанется.

Они выпили, и Сорокин, достав из кармана папиросы, угостил ими врача.

— Прощайте, вы очень хороший человек. Я сейчас уезжаю в штаб армии. Может, когда-нибудь и встретимся в этой жизни, — прощаясь с ней, произнес Александр.

— Хотелось бы, — тихо ответила она, делая глубокую затяжку, — однако вряд ли. Мне кажется, что эта встреча у нас с вами последняя.

— В каком смысле?

— Самом прямом. Война… — все также тихо ответила она.

— Рано вы меня хороните, — улыбаясь, произнес он. — Рано.

— Я не о вас говорю, а о себе.

Он оделся и вышел на улицу. У здания он увидел майора Захарченко, который стоял около «Эмки», ожидая его.

— Заштопали? — спросил он. — Тогда поехали, дорога длинная, мало ли что.

Сорокин кивнул и, отодвинув в сторону лежавший на сиденье автомат, сел в машину. Майор, не обращая внимания на водителя, начал рассказывать Сорокину, как он провел вчерашний вечер в окружении медсестер.

— Слушайте, Сорокин. Все хочу спросить вас, как вы получили ранение? Расскажите.

Александр посмотрел на него. Если бы его спросил об этом штатский человек, то он бы не удивился. Но когда об этом спрашивает человек, на петлицах которого матово блестят две шпалы, это немного странно.

— Как получил? По-глупости, — ответил Александр. — Это было на Украине. В штаб поступило сообщение, что группа мужчин пилит телеграфные столбы вдоль железной дороги. Взяв с собой солдат, я направился на место обнаружения диверсантов. Когда мы прибыли туда, то никого не обнаружили. Часть столбов была действительно спилена. Путевого обходчика, сообщившего эту информацию, мы обнаружили в будке повешенным на парашютной стропе, что подтверждало уверенность в том, что это дело рук немецких диверсантов. Прочесывать лесной массив силами шести человек было глупо, но я все же решил осмотреть прилегавшую к железной дороге местность. Мы построились в две цепочки по три человека с каждой стороны дороги и направились на восток. Когда мы прошли около двух километров, один из сотрудников обратил внимание на землю под одной из шпал: она была заметно темнее. Это говорило о том, что здесь кто-то недавно копался. Сапер, который входил в состав нашей группы, стал внимательно осматривать это место и вскоре обнаружил под шпалой заряд взрывчатки. Обезвредив мину, мы двинулись по следам, оставленным диверсантами. Через час преследования нам удалось нагнать их: по проселочной дороге ехала телега, на которой сидели три здоровых мужика, на коленях одного из них лежал немецкий автомат.

Сорокин замолчал и поморщился от боли в ноге, которая прострелила все его тело. Он поменял положение, и боль постепенно утихла.

— И что дальше? — произнес майор Захарченко. — Вы взяли их? Чего молчите?

— Нет. Двоих убили, а третий ушел. Я погнался за ним в надежде, что возьму его живым, но, похоже, переоценил свои силы. Мужчина оказался физически хорошо подготовленным. Догоняя его, я споткнулся, зацепившись за корневище, и упал. Пистолет вылетел из руки и отлетел куда-то в сторону. Диверсант подошел и направил на меня пистолет. За секунду я успел проститься с жизнью. Он выстрелил мне в ногу