Мазур лениво побрел в ту сторону. Уже издали он заметил, что ресторанные посетители четко разделились на две группы, занявшие места в двух противоположных концах заведения. На одном — судя по всему, местные, уткнувшиеся в свои тарелки с отрешенным видом. На другом — четверо коротко стриженых парней, выставивших перед собой целую батарею пивных бутылочек.
«Э-ге-ге, — сказал себе Мазур, приглядевшись к ним. — Упитанные, кровь с молоком, бошки у всех на единый манер оболваненные, цивильная одежонка немудрящая… Да тут и гадать нечего. Вы, соколики мои, ручаться можно, с той самой базы будете, доподлинная US ARMY. Крепенько же вам повезло, что вчера ночью никто из вас в карауле не стоял…»
У печки суетился веселый абориген со щербатой улыбкой, давно нестриженый, в потертых джинсах и белой майке. Мазур договорился с ним в два счета на смеси ломаного английского и выразительных жестов, заплатил местную деньгу — огромную, четырехцветную, с разлапистым государственным гербом и экзотическими птицами — получил глубокую тарелку, где дымилось жареное мясо с какими-то овощами, две бутылочки пива, и вновь ощутил себя своим человеком в Латинской Америке.
Несколько секунд он колебался — как поступил бы на его месте заправский бродяга родом из Австралии? — и, сделав выбор, направился в сторону коротко стриженых парней. Всякий, кто не местный — непременно гринго, а гринго обязаны держаться вместе…
— Эй, найдется тут местечко для белого человека? — спросил он сидевшего ближе всех к нему солдатика.
Тот покосился без особого интереса:
— Для белого найдется, а местной макаке — сразу в рожу…
Подобающе осклабившись, Мазур бросил, опуская на стол тарелку и бутылки:
— Эй, ты не путай натурального австралийского парня со здешними макаками… Американец?
— Ага, — сказал тот малость полюбезнее.
Остальные трое таращились на Мазура без враждебности, скорее как на случайное развлечение.
— Студенты? — спросил Мазур общительно. — Хичхайкеры?[5]
Собеседник фыркнул:
— Пальцем в небо, кенгуру, — и провел двумя пальцами по груди, там, где у янкесов на военной форме обычно красуется табличка с фамилией. — Имущество дяди Сэма, армия США…
— А, понятно, — сказал Мазур. — Знакомая картина. Я сам служил в армии, у нас в Австралии, в парашютистах. Штаб-сержант, между прочим, это вам не хрен собачий. По-вашему… да черт его знает, как там по-вашему, но сержант — всегда сержант…
— Уж это точно, — вклинился второй. — Сержант — всегда сержант. Глотка иерихонская и полторы извилины…
— Что делать, служба… — сказал Мазур с видом крайнего простодушия. — Выйдешь в сержанты — сам орать будешь, как нанятый…
На него смотрели уже гораздо дружелюбнее. Наладился некоторый контакт.
— Выйдешь тут… — проворчал первый. — В ящик тут выйдешь… Это у вас в Австралии, надо думать, тишь-гладь да божья благодать, а тут, того и гляди, в ящик сыграешь…
— Да ну, — сказал Мазур. — Места вроде тихие…
Его собеседники так и заржали. И наперебой принялись рассказывать, как позапрошлой ночью на базу, мать ее гребаную, налетели макаки-партизаны, мать их гребаную — и подпалили, гады, с полдюжины самолетов, мать их гребаную, а также взорвали неимоверное количество горючки, мать ее гребаную. Причем, что характерно, каждый из новых знакомых Мазура не ударил в грязь лицом — и подстрелил, браво, парочку нападавших, уж парочку-то, это точно.
— Туда им и дорога, мать их гребаную, — глазом не моргнув, сказал Мазур. — Чего им не сидится?
— Коммунисты, — веско пояснил собеседник.
— А, ну да… — понятливо кивнул Мазур. — Мать их гребаную…
— Везет вам, в Австралии. У вас, говорят, коммунистов нету…
— Это точно, — сказал Мазур. — Кенгуру до черта, а вот коммунистов что-то не водится…
Завязался обычный треп. Видно было, что Мазур не вызывает ни малейших подозрений. Вскоре он преподнес свою легенду в сжатом изложении, рассказал, как накололи его с кладом местные макаки — и сошлись на том, что доверять местным не стоит ни при какой погоде, мать их гребаную…
Простые были ребятки, как сибирский валенок, поначалу Мазур чувствовал себя, как рыба в воде, но потом у него возникло некое внутреннее неудобство. Это был тот самый «потенциальный противник», с которым судьба его сводила под разными широтами, и Мазур в своей бурной жизни отправил к праотцам не одного их земляка — а сограждане этих вот парнишек ухайдакали кое-кого из его добрых друзей и сослуживцев. Впервые он так мирно и безмятежно дул за одним столом пиво с типичными представителями «потенциального противника» — и поневоле приходило на ум, что позавчера они прикончили в точности такого вот паренька, которому выпала несчастливая судьба стоять на карауле возле «Джи-эр-двенадцатого»: ничего личного, просто-напросто им нужно было попасть в самолет, убирая любые препятствия, кто ж виноват, что так сложилось…
Разумеется, он не ощущал ничего, хотя бы отдаленно напоминавшее угрызения совести — с чего бы вдруг? Правила игры придуманы не нами, такова жестокая се ля ви. Просто… Просто он никогда раньше не сталкивался с противником таким вот образом — когда тот словно бы и не противник вовсе, а обыкновенный стриженый пацан, только американский, дует пиво, немудряще хохмит и вполне дружелюбно расспрашивает тебя о родной Австралии. Поневоле возникает некоторое душевное неудобство, вот и все…
Через плечо одного из новых знакомых он глянул на старинный двухэтажный домик с лавчонкой на первом этаже.
И напрягся весь внутренне. Где-то рядом явственно послышался звон туго натянутой струны, перешедший в тревожный набат колоколов громкого боя…
Вот так. Но я вам не профессор Плейшнер, с которым воздух свободы сыграл злую шутку…
На подоконнике приоткрытого окошка, первого справа на втором этаже, не было ни белой салфетки с синей вышитой каймой, ни коричневого глиняного горшка!
А меж тем они обязаны там быть. Обязаны. Большая квадратная салфетка с синей, в три ряда вышитой каймой, хорошо заметная издали, и коричневый глиняный горшок в виде перевернутого усеченного конуса, в котором опять-таки обязан расти зеленый кустик, усыпанный гроздьями маленьких алых цветочков!
Нет! Нет ни салфетки, ни горшка…
Мазур ощутил, как напрягается каждый мускул, как каждая жилочка превратилась в ту самую натянутую струну. Голова была ясная, он превосходно слышал каждое слово, каждую реплику, и на обращенные к нему вопросы по-прежнему отвечал впопад — ну да, а как же, девочки в Австралии хоть и не все наперечет блондинки, но сговорчивых среди них масса, и симпатичных тоже…
Он чувствовал себя волком, оказавшимся посреди опутанного флажками редкого лесочка.
Не было ни салфетки, ни горшка, а это означало, что все рухнуло. Инструкции были просты и незатейливы: если на подоконнике нет ни горшка, ни салфетки, если там только салфетка без горшка или горшок без салфетки — не то что не входить, но даже не приближаться. Все прежние расклады летят к черту, в жизнь следует немедленно претворять запасной вариант. Нужно как можно быстрее отсюда сматываться,