– Здорово…

– Ты чего пьяный?

– Да… брелок я потерял. Помнишь, у меня брелок был? Такой смешной орелик с большой головой.

– Не-а.

– Вроде игрушка, а на хохолок давишь – клюв открывается и внутри фонарик загорается красный. В темном подъезде удобно ключом в замок попадать. Посеял.

– Брелок… Ну брелок. Видать, лишний был, коли посеял.

– Мне его друг подарил. Давно. Лет пять. Держи, говорит, брат Пух. Клюв, говорит, на твой похож. Пока, говорил, фонарик горит, все у тебя будет в порядке. Не знаю, куда делся, просто исчез, и всё. Главное, ключи на месте, а его нет. И фонарик-то горел, батарейка не садилась…

– Черт с ним, с этим орлом. Купи другого, если надо, и забудь! Или скажи другу своему, пусть тебе еще подарит.

– Да он в монастыре, на острове. Туда до лета не попасть… Честно говоря, не в орелике дело. Это я так, за компанию. Друзей у меня всего двое, и оба запили. Годами не пили, а тут резко. А у меня-то все хорошо, работаю, работаю – аж устал.

– Ишь ты…

– Один звонит, Горе, ты его видел…

– Лихо сказал – горе видел…

– Горе, смешной такой, который десятку отсидел, говорит, что брат его родной в больницу попал, гематома в мозгу, кома. Врачи кричат – шансов нет. Голос дрожит, первый раз за ним такое замечаю, считая детство. Просит, позвони Фоме, на остров. Фома – это тот, что брелок подарил. Мы с ним в отряде служили вместе, двенадцать лет в одной группе. Попроси, говорит, Фому, пусть закажет молебен во здравие. Сорокоуст или что там. Больше все равно сделать ничего нельзя. Звоню тому, он тоже заикается, туго соображает. Ехать надо, говорит, из монастыря по повестке, в уголовку вызвали. Оказывается, когда он в монастырь уезжал, в квартиру свою пустил племянника пожить. Любимого. У самого-то семья развалилась, разошелся в пух и прах. Так племянник влюбился без ума в какую-то принцессу, там ему от ворот поворот, он нашел у Фомы сейф, взломал, достал ружье и отстрелил себе голову. Записку оставил: мама, папа, дядя, простите, я вас люблю, но без Маши жить не могу. Весь потолок в мозгах, кровь сквозь диван до полу протекла. Фоме халатное обращение с оружием шьют. Майору спецназа бывшему. Дело типа резонансное, а у того после войны с государством и так нелады. И с головой не все в порядке, как и у всех. Короче, к реальному сроку могут осудить. Представляю, как он с бородой поедет в зону…

– Да уж.

– Что лучше? В монастыре не сахар, но туда силком не тянут. А уж в тюрьму неохота ужасно. Терпеть к себе, как к собаке. Когда мы к Фоме в монастырь первый раз с Горем ездили, он посмотрел все внутри и говорит: «Ну что я могу сказать: общий режим». Но люди там хотя бы делают вид, что хорошо к тебе относятся. Да и на свободу можешь уйти, в изолятор не закроют. Зато и сорваться легче, чем в зоне. Самому себе слабостей позволить. Запить, к примеру. Хотя Фома больше себе ничего не разрешает. Не курит. Женщинами не оскверняется. Потом обратно вернется, если не посадят, и снова будет молиться или еще как-то мучиться. Но лучше, думает, так, чем пойти вразнос на воле. Или стать бичом и спиться, а?

– Кто знает… Бичи тоже разные бывают, как и монахи, наверное.

– А вот Горе промаялся целых десять лет, вроде как успокоился, остепенился, женился даже. Сын родился.

– Видать, о себе думает, не о жене. О жене бы думал – дочка б родилась…

– Почему это?

– Так, примета.

– Херня. Может, это жена о нем думает… Нашел себе дело подходящее. Сигнализации устанавливает. Фирму открыл. Сам директор. Чё не жить?

– А порой так запьет, хоть святых выноси. Говорит, до того иногда доходит, что обратно в тюрьму хочется… А я? Чего психую? Что я им, мама с папой? Думал я, думал, никакого ответа в голову не приходит. Скорее всего, просто кайф мой обламывается. Мне ведь как хочется? Чтоб на работу с удовольствием, домой тоже, чтоб нервы не трепать, а тут они мне кишки на кулак мотают. Себе тоже. Я уж давно не пионер, чтоб быть всегда готовым, но и сидеть сложа руки не готов, когда помочь им требуется… Что человеку для счастья надо? Сидеть перед телевизором с пивом и чипсами или приключений, что по тому телевизору показывают? Что об этом вы, писатели, в книжках пишете? Как свои романы начинаете? «Евгений вышел из дому и посмотрел вдаль» – так, что ли?

– Ну да, примерно так.

– А дальше?

– Дальше легче. Главное – выйти и посмотреть. Там все и увидишь. И орелика своего найдешь. Ты, когда на остров к Фоме едешь, как себя чувствуешь?

– Праздника жду.

– Вот! В том-то и…

– Похмелья боюсь. Когда придется уезжать и еще год не видеться. Иногда два. Бывало, и три.

– Но ведь ждешь же. Вот и будет тебе праздник.

Хоть они и были салаги из начальной школы, все звали их Славян и Мишган. Не Славик и Мишенька, а Мишган и Славян. Даже скорее Мижган, такой был звук, как в слове «жги». Звали их так, потому что на первый взгляд они казались не по годам серьезными и даже угрюмыми и держались вместе, не будучи братьями. Не были пугливыми, как другая мелюзга. От старших в случае чего не удирали, а стояли рядом на том месте, где их застигла опасность, хмурили брови и руки держали в карманах. Славян был выше, а Мижган плотнее. Как суслик и хомяк.

Но, посмотрев на них внимательнее, так, не вызывая их подозрений, можно было разглядеть за угрюмостью даже не задумчивость, а некий внутренний напряг. Будто ребята они не местные, заплутали в чужой станице, а дорогу спрашивать не хотят. Мол,