Ниццу, и Алла Степановна, после долгой паузы, терзаний и мучений, всё же открыла тайну тумбы. Сказала, где взять ключ, – «в духовом шкафу на кухне», но страстно просила никому не говорить об этом. Хозяйке уж очень хотелось получить долгожданный диван. Катя взяла из сейфа указанную сумму, оплатила заказ, и пахнущий кожей красавец разбросал свои блестящие плечи в гостиной, напротив камина. Катя, конечно, клялась в исключительной честности и порядочности. Она и в мыслях, де, не держала подумать даже кому-то сказать о сейфе и тем более о его содержимом. Всё же по приезде хозяева сменили замок сейфа, а ключ перепрятали в другое место – за картину, изображавшую то ли «Утро на ферме», то ли «Секс на лужайке». Этакий крик души амбициозного, но, по-видимому, бесталанного художника. Ключик висел там тайно от всех много дней, пока Даниил Львович не прибежал домой днём, как раз во время уборки квартиры. Даниил Львович был человеком от науки. Доктора заработал ещё до той поры, когда диссертации штамповались сотнями и продавались легко и непринуждённо, как картофельные чипсы к пиву. Ещё до того момента, когда весь депутатский отряд дружными рядами выстроился в очередь за получением научной степени. До того, как работы кандидатов и докторов можно было представлять, как копии друг друга, для заверения нотариусом, настолько они были одинаковы. И это естественно, так как писали их одни и те же люди, поставившие на поток решение задачи по повышению значимости депутатского корпуса. Доктора наук, имевшие до этого не полное высшее, а иногда и неоконченное среднее, заседали в палатах. Они гордились своими приставками на вычурных, отмеченных двуглавым гербом визитках – к. э. н., или д. ф. н., что означало соответственно – кандидат экономических наук и доктор философских наук. Что, естественно, придавало шику в глазах бывших друзей по ПТУ или пацанов из одной «Бригады». Расценки на научные труды были сносными. Кандидатская от трёх тысяч долларов. Докторская от семи тысяч. Наш профессор – был настоящим. Но совдеповски заточенным. Тогда тоже упор делался на применение своих знаний в рамках учения марксизма-ленинизма. С годами страсть к идеям Маркса – Ленина прошла. И он приспособился к враждебной ранее идеологии обращения свободного капитала. Но об этом позже.

Итак. Пришёл он домой раньше времени. Ранее такого за ним не наблюдалось. Катя вначале удивилась, но потом продолжила уборку как ни в чём не бывало. Она пылесосила, протирала пыль, наклоняясь довольно смело и откровенно, демонстративно не замечая хозяина. Алла Степановна уехала по магазинам и обещала вернуться только к вечеру. Хозяин как-то странно всё ходил из угла в угол, мешая пылесосить, и что-то мямлил себе под нос. Затем, очень неловко и коряво, но достаточно быстро, приблизился к домработнице, схватил её за упругий зад, быстро задрал платье и, прижавшись плотно к тугим ягодицам своим тщедушным уже оголённым тельцем, задёргался в каком-то исступлённом экстазе. Катя, вначале возмущённо вырывалась, но потом ею обуял гомерический хохот. Она от смеха даже перестала сопротивляться. Как? Профессор! Доктор каких-то там непонятных для неё наук – опустился до уровня Ваньки-слесаря, пристававшего к ней каждый раз, когда приходил починить или поменять какую-нибудь прокладку или кран?

А меж тем «свихнувшийся» профессор задёргался, словно в конвульсиях, обнял домработницу двумя руками за грудь, затрясся всем телом и… обмяк. Очки свисали на одной дужке с раскрасневшегося уха, слюна тонкой ниточкой протянулась от губ почти до груди, а глаза испуганно и нервно бегали, не находя предмета, на котором можно было бы задержать взгляд. Катя села на пол и продолжала хохотать. Её хохот дошёл до слёз, и стало абсолютно непонятно – смеётся она или плачет. Профессор схватился руками за голову, отскочил к злополучному дивану, плюхнулся на него, нервно застёгивая штаны, и запричитал: «Простите! Простите, ради всего святого! На меня нашло! Вы… такая молодая, сильная… да нет, что я… мы с Аллочкой столько лет… и я, в общем-то, люблю её… Кошмар! Простите… умоляю! Не губите!» Он упал перед Катей на колени и плакал как дитя, глотая слёзы и размазывая их по щекам. Катя поднялась, еле уняв смех, и как ни в чём не бывало, спокойным, деловым тоном сказала:

– Даниил Львович, я – девица… всё ещё, – при этом она едва сдерживала смех, но продолжала играть. – А вы воспользовались своим превосходством. Я зарабатываю на хлеб честным трудом … – она всхлипнула и утёрла выступившие от смеха слёзы. – А вы!.. – и домработница посмотрела на профессора так, что тот готов был умереть, лишь бы загладить свою вину. Он никогда не изменял своей жене. Да и вообще – Аллочка была у него первой и единственной женщиной. Долгие годы он лелеял мечту, как любой, даже самый преданный муж, попробовать с другой женщиной, но природная робость и внешняя непривлекательность не позволили осуществиться тайным мечтаниям. Он много учился, работал, защищался. Кандидатская, докторская, работа на кафедре, статьи в научные журналы многих стран, потом бизнес-проекты, и времени для женщин не оставалось. Разве только в мечтах. Но, когда в доме появилась Катя, профессор решил реализовать свою мечту во что бы то ни стало. Он строил планы, представлял, как всё это однажды произойдёт, готовил пламенную речь, но не решался. И вот теперь – решился! Однако ожидаемой эйфории счастья не наступило. Всё произошло и без ответного участия желанной домработницы. И теперь он сидел с мокрыми штанами на новом кожаном диване и хотел провалиться сквозь землю, а Катя добивала его своим менторским тоном и целомудренной речью оскорблённой и униженной девушки:

– Я сейчас же позвоню Алле Степановне и расскажу ей…

– Умоляю, всё что хотите… умоляю, – Даниил Львович находился в предынфарктном состоянии. – Хотите… право, даже не знаю, обидит вас это или… возьмите деньги, – он потупил взгляд. – Сколько скажете? Не обижайтесь! Это не подкуп… это знак доброй воли… в знак наших добрых отношений… ну, простите! – он заплакал ещё сильнее.

Катя пустила слезу, шмыгнула носом и промычала сквозь напиравший смех:

– Хотите унизить до конца бедную девушку?

– …!

– Молчите! Молчите… Но раз вы так, то я скажу. Да! Мне очень нужны деньги. У меня больна мать!

– Сколько? – хватаясь за соломинку, всхлипнул сексуально озабоченный профессор. – Сколько? – и, не дожидаясь ответа, потеряв бдительность, прямо на глазах у домработницы – сунул руку за картину, достал ключ и, не скрываясь, полез под аквариум в сейф.

Катя, искоса поглядывая за действиями немолодого ловеласа, сказала тихо и очень застенчиво:

– Пятьдесят… тысяч… рублей, – и нарочито громко всхлипнула.