— А я тебе говорю, что все люди равны, — настаивал фермер, — и скоро мы докажем это тиранам.
— Tyrannis! — воскликнул Питу.
— А покамест, чтобы доказать это, я беру тебя к себе.
— Вы берете меня к себе, дорогой господин Бийо; вы, должно быть, хотите посмеяться, если говорите такое?
— Вовсе нет. Послушай, сколько тебе нужно, чтобы не умереть с голоду?
— Ну, примерно три ливра хлеба в день.
— А кроме хлеба?
— Немного масла и сыра.
— Отлично, — сказал фермер, — я вижу, прокормить тебя не трудно. Вот мы тебя и прокормим.
— Господин Питу, — вмещалась Катрин, — разве вы больше ничего не хотели узнать у моего отца?
— Я, мадмуазель? Ах, Боже мой, нет.
— В таком случае зачем же вы сюда пришли?
— Затем, что сюда шли вы.
— Ах вот как? Очень мило с вашей стороны, но я не слишком доверяю комплиментам. Вы пришли, господин Питу, чтобы справиться у моего отца о вашем покровителе.
— Ах, да, правда, — сказал Питу. — Подумать только, я про это совсем забыл.
— Ты хотел узнать что-то о достойнейшем господине Жильбере? — спросил фермер, причем в голосе его зазвучало беспредельное почтение.
— Именно так, — отвечал Питу, — но теперь мне это без надобности; раз господин Бийо берет меня к себе, я могу спокойно дождаться возвращения господина Жильбера из Америки.
— В таком случае, мой друг, долго тебе ждать не придется, ибо он уже вернулся.
—Неужели? — воскликнул Питу. — Когда же это?
— Точно не знаю; но неделю назад он был в Гавре, потому что сегодня утром я получил в Виллер-Котре пакет, который он отправил мне по приезде; вот, глядите.
— А почему вы знаете, отец, что пакет от него?
— Черт подери! Потому, что в пакете лежит письмо.
— Простите, отец, — улыбнулась Катрин, — но я думала, что вы не умеете читать. Вы ведь везде хвастаете, что не знаете грамоте.
— Что да, то да, хвастаю! Я желаю, чтобы обо мне могли сказать: «Папаша Бийо никому ничего не должен, даже школьному учителю; он сам составил свое состояние». Вот чего я желаю. Так что письмо прочел не я, а сержант жандармерии, которого я встретил на обратном пути.
— И что там говорится, отец? Господин Жильбер по-прежнему доволен нами?
— Суди сама.
И фермер, вытащив из кожаной папки письмо, подал его дочери.
Катрин прочла:
«Дорогой мой господин Бийо!
Я возвратился из Америки, где видел народ, более богатый, великий и счастливый, чем наш. Все дело в том, что он свободен, а мы нет. Но и мы также движемся к новой эре, и каждый должен трудиться, дабы приблизить день, когда над нашей землей воссияет свет. Я знаю ваши убеждения, дорогой господин Бийо, знаю, как уважают вас соседи-фермеры и все работники и земледельцы, которыми вы командуете не по-королевски, а по-отечески. Внушайте им принципы самоотвержения и братской любви, которые вы, как я мог убедиться, исповедуете сами. Философия всеобъемлюща, все люди должны узреть при свете ее факела свои права и обязанности. Посылаю вам книжечку, где исчислены все эти обязанности и права. Ее автор — я, хотя мое имя не выставлено на обложке. Распространяйте содержащиеся в ней идеи — идеи всеобщего равенства; устройте так, чтобы долгими зимними вечерами кто-нибудь читал ее вслух вашим работникам. Чтение — пища для ума, как хлеб — пища для тела.
Скоро я навещу вас и расскажу о новом способе аренды, распространенном в Америке. Он состоит в том, чтобы делить урожай между фермером и землевладельцем. По моему мнению, такой способ близок к обычаям первобытных времен, а главное, угоден Богу.
С братским приветом Оноре Жильбер, гражданин Филадельфии».
— Ну и ну! — проговорил Питу. — Вот уж письмо так письмо.
— Не правда ли? — переспросил Бийо.
— Да, дорогой отец, — сказала Катрин, — но я сомневаюсь, что жандармский лейтенант был того же мнения.
— Отчего это?
— Оттого, что письмо доктора Жильбера может, по-моему, повредить не только ему самому, но и вам.
— Ладно, — сказал Бийо, — что с тобой толковать, ты известная трусиха. Как бы там ни было, вот брошюра, а вот и дело для тебя, Питу. По вечерам ты будешь читать ее нам.
— А днем?
— А днем будешь пасти овец и коров. Вот тебе брошюра.
И фермер достал из седельной кобуры одну из тех брошюрок в красной обложке, какие во множестве публиковались в то время с разрешения властей либо без оного.
В последнем случае, правда, автор рисковал отправиться на галеры.
— Прочти-ка мне название, Питу, чтобы я по крайней мере знал, о чем тут речь. Остальное ты прочтешь мне позже.
Питу взглянул на первую страницу и прочел слова, с тех пор сделавшиеся от частого употребления весьма зыбкими и неопределенными, но в то время находившие искренний отклик во всех сердцах: «О независимости человека и свободе наций».
— Что ты на это скажешь, Питу? — спросил фермер.
— Скажу, господин Бийо, что мне сдается: независимость и свобода — это одно и то же; господин Фортье выгнал бы моего покровителя из класса за плеоназм.
— Плеоназм это или нет, но эту книгу написал настоящий мужчина, — сказал фермер.
— И все-таки, отец, — сказала Катрин, повинуясь безошибочному женскому чутью, — спрячьте ее, умоляю вас! Из-за нее с вами может стрястись беда. Я, например, дрожу при одном только ее виде.
— Отчего же это она повредит мне, если не повредила автору?
— А откуда вы знаете, что она ему не повредила? Письмо написано неделю назад и пришло только сегодня, хотя вообще письма из Гавра доходят к нам гораздо быстрее. А я тоже получила сегодня утром письмо.
— От кого это?
— От Себастьена Жильбера, который тоже вспомнил о нас; он многое поручил мне передать своему молочному брату Питу; у меня это совсем вылетело из головы.
— И что же он пишет?
— А вот что: его отец уже три дня как должен был приехать в Париж, но так до сих пор там не появился.
— Мадмуазель права; мне тоже не нравится это опоздание, — сказал Питу.
— Замолчи, заячья душа, и ступай читать трактат доктора; тогда ты станешь не только ученым, но еще и мужчиной! — воскликнул фермер.
Так разговаривали французы в ту пору, ибо стояли на пороге десятилетия, когда французская нация принялась подражать греческой и римской истории со всеми ее составляющими: самоотвержением, проскрипциями, победами и рабством.
Питу взял книгу с величайшим почтением, чем окончательно покорил сердце фермера.
— А теперь скажи-ка, — спросил тот у Питу, — ты обедал?
— Нет, сударь, — отвечал Питу, сохраняя тот полублагоговейный, полугероический вид, какой принял, получив книгу.
— Он как раз собирался пообедать, когда его выгнали из дому, — сказала девушка.
— Ну что ж! — сказал Бийо. — Ступай к мамаше Бийо и скажи, чтобы она покормила тебя тем, что едят у нас на ферме, а завтра приступишь к работе.
Питу бросил на господина Бийо благодарный взгляд и в сопровождении Катрин отправился на кухню, где единовластно правила госпожа Бийо.