Очутившись на набережной, два провинциала увидели, как сверкают на мосту Тюильри ружья нового отряда, который, судя по всему, был отрядом противника; тогда наши герои спустились к самой воде и пошли дальше берегом Сены.

Часы во дворце Тюильри пробили одиннадцать.

Как только фермер и Питу оказались под деревьями, растущими над рекой, под прекрасными осинами и высокими липами, уходящими корнями под воду, как только густая -.листва укрыла их, они улеглись на траву и стали держать совет.

Вопрос был в том, оставаться ли им на месте, то есть в относительной безопасности, или же вернуться на улицы и принять участие в той борьбе, которая наверняка продлится еще добрую половину ночи?

Вопрос этот задал Бийо; ответа он ждал от Питу.

Питу за последние два дня сильно вырос в глазах фермера. Причиной тому была, во-первых, ученость, которую он выказал давеча, а затем отвага, какую он проявил нынче. Питу ощущал эту перемену, однако не только не возгордился, но, напротив, преисполнился еще большей благодарности к фермеру: юноша был от природы скромен.

— Господин Бийо, — сказал он, — вы, безусловно, более отважны, а я менее труслив, чем я думал. Гораций, который, между прочим, не нам чета, во всяком случае в том, что касается поэзии, в первой же схватке бросил оружие и бежал, а я сберег свой мушкетон, что доказывает, что я храбрее Горация.

— Ну, и что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, дорогой мой господин Бийо, что даже самый храбрый человек может погибнуть от пули.

— Дальше?

— Дальше, дорогой господин Бийо, следует вот что: вы говорили, что вас влечет в Париж важная цель…

— Тысяча чертей! Меня влечет ларец.

— Значит, вы приехали сюда из-за ларца? Да или нет?

— Я приехал из-за ларца, черт подери, и не из-за чего другого!

— Но если вы погибнете от пули, дело, из-за которого вы приехали, не будет сделано.

— Честно говоря, Питу, ты тысячу раз прав!

— Слышите грохот и крики? — продолжал Питу. — Там дерево рвется, как бумага, железо гнется, как лен.

— Потому что народ разъярен, Питу.

— Но, — осмелел Питу, — мне кажется, что и король разъярен не меньше.

— При чем тут король?

— При том, что австрийцы, немцы, все эти псы, как вы их называете, — солдаты короля. И если они стреляют в народ, значит, им приказал король. А коли он отдает такие приказы, значит, он тоже в ярости, разве не так?

— И так, Питу, и не так.

— Этого не может быть, дорогой господин Бийо, и я осмелюсь заметить, что, если бы вы изучали логику, вы не отважились бы высказать такую парадоксальную мысль.

— Это и так, и не так, и ты сейчас поймешь, отчего.

— Буду очень рад, но сильно сомневаюсь, что вам удастся мне это доказать.

— Видишь ли, Питу, при дворе есть две партии: партия короля, который любит народ, и партия королевы, которая любит австрийцев.

— Это оттого, что король француз, а королева — австриячка, — философически заметил Питу.

— Постой! На стороне короля господин Тюрго и господин Неккер; на стороне королевы — господин де Бретейль и Полиньяки. Король не хозяин в королевстве, раз ему пришлось отставить Тюрго и Неккера. Значит, хозяйка — королева, иначе говоря, Бретейли и Полиньяки. Вот отчего все идет так скверно. Видишь ли, Питу, все зло от госпожи Дефицит. Госпожа Дефицит гневается, и войска стреляют ей на радость; австрийцы защищают австриячку: это же проще простого.

— Простите, господин Бийо, — осведомился Питу, — дефицит — слово латинское и означает, что чего-то не хватает. Чего же не хватает здесь?

— Денег, тысяча чертей! И именно оттого, что денег не хватает, а не хватает их оттого, что их прикарманивают королевины любимцы, королеву зовут госпожа Дефицит. Значит, гневается не король, а королева. А король просто сердится, сердится, что все идет так скверно.

— Я понял, — сказал Питу. — Но как быть с ларцом?

— Твоя правда, Питу, твоя правда; эта чертова политика всегда увлекает меня в такие дебри, в какие я и не думал залезать. Да, ларец прежде всего. Ты прав, Питу, сначала надо повидать доктора Жильбера, а там уж я вернусь к политике. Это мой священный долг.

— Нет ничего более священного, чем священный долг, — промолвил Питу.

— Тогда вперед в коллеж Людовика Великого, где учится Себастьен Жильбер,

— сказал Бийо.

— Вперед, — согласился Питу со вздохом, ибо ему не хотелось подниматься с мягкой травы.

За прошедший день на долю Питу выпало столько приключений, что он с трудом мог успокоиться, однако в конце концов сон, верный друг людей с чистой совестью и усталым телом, начал предъявлять на добродетельного и обессилевшего бойца свои права.

Бийо уже поднялся, а Питу собирался последовать его примеру, когда пробило полдвенадцатого.

— Однако, — сказал Бийо, — сдается мне, что в полдвенадцатого ночи коллеж Людовика Великого закрыт.

— О, разумеется, — сказал Питу.

— К тому же ночью можно налететь на какой-нибудь вражеский патруль; сдается мне, что солдаты разожгли костры возле Дворца Правосудия; меня могут схватить или убить, а мой долг в том, чтобы меня не схватили и не убили, — тут ты, Питу, совершенно прав.

В третий раз за день Питу слышал эти столь лестные для человеческой гордыни слова: «Ты прав».

Он счел, что ему ничего не остается, кроме как повторить то, что сказал Бийо.

— И вы правы, — произнес он, укладываясь на траву. — Ваш долг в том, чтобы вас не убили, дорогой господин Бийо.

Конец