Да, всё сложилось бы гораздо лучше, если бы великим князем стал Константин. Он продолжил бы дело отца, объединяя русские земли под единой властью. И уж наверняка не позволил бы младшим братьям своевольничать и творить зло.
Раздумья о Константине неожиданно настроили Мстислава Мстиславича на иной, невоинственный лад. Надо было думать, как действовать дальше, как расхлёбывать эту кашу, которая сегодня заварилась. Ведь, по сути дела, начал с зятем войну. А что это означает? То, что Юрий с Ярославом захотят возместить урон, нанесённый их чести! Стало быть, война может быть большая. И начнётся она на русской земле, и принесёт жертвы неисчислимые. Страшно и помыслить о том, что и Мстислав Удалой будет участником этой войны. С возрастом как-то всё чаще мечтается о мирной жизни. И если уж о войне, то с врагами внешними.
Видно, придётся — хочешь не хочешь — смирять гнев свой, и родительский гнев тоже. Говорить надо с Ярославом. С великим князем Юрием. Надо попытаться вразумить младших Всеволодовичей.
Да не упускать мысли о том, как бы восстановить справедливость и отдать старшинство над Суздальской землёй Константину.
Может, если заартачатся Юрий с Ярославом, то сделать это будет легче. Не с помощью переговоров да увещеваний, а в чистом поле, с помощью меча.
В дверь постучали и вошёл мечник Никита, спасший сегодня Мстиславу Мстиславичу жизнь, — об этом ему после боя рассказали, кто видел. Зашёл, наверное, спросить, не надо ли чего князю. Нерадостный был мечник. Лицо почернело. Да, ведь он прямо с Софийской площади к своим в слободу побежал, родителей своих искать да жену молодую с малым дитём. Об этом вспомнил Мстислав Мстиславич и догадался о том, что ему ответит Никита, если спросить.
Всё же не выдержал:
— Никита! Ну что, нашёл своих-то?
— Не нашёл, княже, — тихим, убитым голосом проговорил верный мечник. — Один знакомый сказал, что они померли все. А может, ушли куда. И дом весь пустой стоит, всё покрадено. Так что я нынче при тебе буду. Не прогонишь?
— Куда же ты теперь от меня? — грустно сказал Мстислав Мстиславич.
Глава 7
Новгород постепенно возвращался к жизни.
Припасы, розданные населению, распределялись честно. Под присмотром Мстиславовых людей раздачею занимались кончанские и уличные старосты, а тех, которые повымерли в страшную зиму, заменили выборные. Воровства не было, да и быть не могло: тот, кто на своей шкуре знает, что такое голод, посовестится обделять такого же голодающего.
Едва половина уцелела от народа. И выжившие теперь повсеместно находились в каком-то общем, одинаковом для всех, душевном волнении — не просто пище своей радовались, а будто сознавали, что через невыносимые муки и страдания обрели победу над злом. И тот, кто привёл их к этой победе, у каждого теперь был в сердце, а имя его не сходило с уст. Новгородцами, отвыкшими от жизни, снова овладела жажда действий. Но самым насущным желанием каждого было как следует наглядеться на избавителя, а увидев, кричать ему славу до хрипоты и изнеможения. Софийская сторона в эти дни стала самой людной и оживлённой: сходились сюда со всех концов, ждали князя Мстислава Мстиславича — когда он покажется, ясный сокол. Да что князь! Любой дружинник его в Новгороде стал пользоваться любовью и уважением, хоть на улице не показывайся — сбегутся, окружат, словами задарят ласковыми, коня твоего — и того зацеловать готовы. Прямо смех. Ну а уж если сам князь из дворца выезжает, тут уж держись! Крики радостные на всю округу, а в церквах колокольный звон, как на великий праздник. Видится людям Мстислав Удалой светлым витязем с ликом, подобным солнцу и луне, аж смотреть больно. И лишь немногим бывает видно, что лицо князя-избавителя вовсе не такое радостное, каким кажется. Напротив, что-то слишком угрюм князь, углублён в какие-то раздумья, вроде и не замечает, как его чествуют новгородские граждане.
И правда. Мстислав Мстиславич не ощущал в душе своей покоя и довольства, какое приходило к нему всякий раз после победы. Впервые в его жизни так было. Склонный слушаться и подчиняться лишь велениям своего сердца, никогда раньше он столько не маялся думами, никогда не вставало перед ним столько вопросов и сомнений.
В былое время никаких сомнений бы не возникло. Подстёгиваемый двойной яростью, он немедленно собрал бы войско, вооружив тех из новгородцев, что могли воевать, и ударил бы по Ярославу. Нынче же вместо ярости приходила печальная мудрость, и чем больше Мстислав Мстиславич раздумывал, тем прочнее укреплялась в нём уверенность: со Всеволодовичами надо договариваться миром. Даже худой мир лучше доброй ссоры.
На третий день после взятия Новгорода Мстислав Мстиславич велел привести к себе священника отца Георгия из церкви святого Иоанна на Торговище. Отец Георгий был давно знаком князю и почитаем им как умнейший и достойный человек.
Поп не замедлил явиться. И едва Мстислав Мстиславич заговорил с ним о деле, которое собирался поручить, выяснилось, что отец Георгий сам догадывается об этом деле, будто всё это время с князем одну думу думал. А дело было непростое и даже опасное: отправиться в Торжок к злокозненному Ярославу и попробовать его вразумить.
Ох, сказать-то легко: ступай, вразуми злодея. Так же легко, как приказать своему человеку: пойди реку вспять поверни, пусть назад течёт. А в человеческих ли силах такое сотворить?
Отец Георгий, однако, не колеблясь согласился. Реку-то повернуть, может, и нельзя, а вот словом Божиим из любого злодея можно сделать агнца кроткого, и были тому примеры. Тот же Савл — из гонителя христиан сделался ревностным слугой Христовым. Правда, его сам Господь уговорил, а отец Георгий всего лишь скромный Его служитель. Да ведь и Ярослав — не Савл! Чадо злонравное и сластолюбивое, но не настолько ещё в злодействах закоснелое, чтобы к разумному слову остаться совсем уж глухим.
Князь Мстислав, найдя в отце Георгии такого близкого единомышленника, даже немного отошёл от своей угрюмости — уверился в том, что думы его правильные, и их-то надо придерживаться, забыв про гордость и привычку к воинской славе.
Вместе с отцом Георгием составляли грамоту. Много пергаменту извели: то не так, то не эдак, то обидно выйдет, а то чересчур ласково. Наконец, положась в этом деле на отца Георгия (как ни тужься, а поп в словах лучше понимает), князь доверил ему написать, как