— Может, и многовато, а никуда не денешься, — невозмутимо продолжал боярин. — Да ты ведь не о том хотел меня спросить, государь. Спрашивай, чего хотел. Может, вдвоём и отыщем её, третью-то правду?
Юрий покусал губы. Потом хлопнул в ладоши, позвал:
— Эй! Кто там? Подавайте на стол.
Борис Юрятич, понимая, что великий князь раздражён и всю эту возню с накрыванием стола затеял, чтобы оттянуть неизбежный разговор, приготовился к неприятному. Вот чёрт дёрнул за язык, сокрушался он про себя, лицом, однако, ничего не выказывая. Не надо было сейчас, пред битвой, его дразнить. Всё равно ни в чём не убедишь. Только рассердится. Может и в голову чем-нибудь запустить.
Удалив слуг движением руки, Юрий впился взглядом в боярина, словно стараясь сквозь выражение безграничного терпения ещё что-то высмотреть в лице его. Наконец процедил:
— Ты, значит, думаешь, что я не прав?
— Помилуй, государь! — искренне удивился Борис Юрятич. — Да в чём же это?
— А вот — что руку, мол, поднял на князя Мстислава. Ты ж сам мне его хвалил всё время, чуть не в пример мне ставил. Ну-ка, говори свою правду!
— Эх, княже, — укоризненно произнёс Борис. — Я ведь не про то. Князь Мстислав сам сюда пришёл — свою правду искать. А хозяин здесь — ты, как решишь, так и будет по правде. Захочешь — помиришься, захочешь — побьёшь его. Никто тебе не судья, кроме Бога единого да тебя самого.
— Ну, а всё же, Борис? До конца договаривай! — велел Юрий, и боярин увидел, как за суровой надменностью на лице великого князя проглядывает желание услышать что-то невысказанное, о чём сам смутно догадываешься, но желаешь услышать подтверждение из чужих доверительных уст.
— До конца? — Борис вздохнул и растерянно улыбнулся. Юрию Всеволодовичу даже странно было видеть таким своего ближнего боярина, всегда уверенного в себе. — Скажу тебе до конца, государь. Князь Мстислав Мстиславич — хороший человек. Может быть, самый лучший во всей русской земле. Не подумай, княже, — Борис прижал руку к сердцу, — не ставлю его выше тебя. Против него в поле выйду и сражаться буду, как и против любого, кто руку на тебя поднимет. А только он — честный витязь, и добрая слава о нём не зря идёт. И хоть я, государь, завтра с ним лицом к лицу встречусь и смертью паду, может быть, а нет на него у меня злости. Мил он моему сердцу. Да ведь и ты, государь, — Борис, всё так же смущённо улыбаясь, поглядел на Юрия Всеволодовича, — ты ведь тоже его любишь?
Пришёл черёд великому князю прятать глаза. Помолчав, он тихо произнёс, как бы обращаясь к самому себе:
— Язва ты, Борис. Как я терплю твою наглость — понять не могу! Ладно. — Он поднял глаза. — Верно ты меня понимаешь. А раз понимаешь, то не береди душу.
Пусть Бог всё рассудит. Я же ничего теперь менять не буду, да и не могу ничего изменить. И не хочу. Это тебе ясно, Борис?
Борис Юрятич вылез из-за стола, встал и поклонился великому князю:
— Ясно, государь. Прости, если сказал что не так.
— Садись. Обедать будем.
Глава 10
Обед прошёл уже совсем спокойно, словно и не было ничего такого, что могло его омрачить. Юрий Всеволодович опять стал самим собой, много шутил, поддевал ближнего боярина своего, делал вид, что сомневается в его умении владеть оружием. Борис Юрятич не носил меча, как другие, к его поясу была пристёгнута кривая персидская сабля, которой он отдавал перед мечом предпочтение: дескать, сабля и поворотливее, и легче, и даёт возможность ловко рубить с оттягом. Он неплохо ею владел, а Юрий Всеволодович любил подразнить своего боярина, чтобы вынудить его показать сабельное искусство. Однако сейчас это не удалось — Борис только отшучивался.
Затем великому князю захотелось послушать песельников. Большой охотник до такого рода увеселений, он всегда держал при себе целую толпу разных забавников, умеющих и песню спеть, и сказку рассказать, и сплясать, и медведя на пчельнике представить.
На эту войну Юрий Всеволодович взял, чтобы битва проходила весело, сорок трубачей и сорок бубенщиков, чтоб подбадривали гудением и звоном войско, когда оно столкнётся с врагом. Борис Юрятич ушёл звать певцов сам — хотел отобрать тех, которые и ему нравились, чтобы самому послушать с приятностью.
Пока песельники входили в шатёр и выстраивались, напустили снаружи холода. (На улице уже временами принимался сыпать снежок.) От этого настроение великого князя упало, да так, что всех песельников выгнал и объявил, что ляжет спать. И действительно, удалился к себе в полстницу, лёг, накрывшись с головой, и не слышно его было до самого вечера. Разбудил его князь Ярослав Всеволодович, прибывший из своего стана с известиями.
Борис Юрятич, недолюбливавший Ярослава, хотел было уйти, чтобы не принимать участия в разговоре братьев и узнать всё от государя своего потом, но Юрий велел ему присутствовать.
Ярослав был в полном боевом снаряжении, надел даже свой, всем известный, драгоценный шлем с золотой отделкой и чеканным изображением святого Феодора Стратилата, своего покровителя (ибо в крещении Ярослава звали также и Феодором), и выглядел очень внушительно. Войдя в шатёр, первым делом снял шлем и положил его на стол, будто опасаясь уронить ненароком и разбить. Долго отряхивался от мокрого снега, прежде чем присесть к столу. При свете светильников его лицо выглядело более жёстким, чем обычно.
Юрий смотрел на него молча, про себя раздумывая: «Чего это братец так вырядился на ночь глядя?»
— Ко мне, великий князь, гонец приходил от Мстислава, — выждав приличное время, чтобы подогреть любопытство брата, сообщил Ярослав.
Юрий переглянулся с Борисом. Это не осталось незамеченным. Ярослав оживился:
— К тебе тоже, сказывают, присылал Мстислав? Что передать-то велел?
— Мира хочет. Не желает, говорит, зря кровь проливать, — ответил великий князь.
— Ага! — Ярослав стукнул кулаком по столу. — И мне то же самое. Боярина прислал своего.
— Этого, как его, Явольда?
— Его. Статный такой, всё пыжится. — Ярослав усмехнулся. — Загонял его нынче князь Мстислав совсем. А ты, брат, — вдруг настороженно спросил он, — что ответил ему?
— Ответил, что мира не будет.
— Ага, вот и я то же самое велел передать, — удовлетворённо сказал Ярослав. — Он ведь что? Верни, говорит, все волости, что занял, пусти новгородцев, отдай Волок — и крест, говорит, будем целовать. Крест, видишь ли.
— Ну ты уж, брат, верно, и ответ дал ему суровый! — На лице — великого князя держалась неопределённая улыбка. Ярослав её не замечал.
— А как же? Я ему, знаешь, как сказал? Сказал, что