Только это и оставалось. С огромным трудом Эрвин сдержал безотчетный порыв проделать обратный путь на материк, идя строго на запад. Сдержал потому, что испугался: неужели он стал похож на тех людишек, что живут не разумом, а бессмысленными эмоциями? Должны были существовать и другие пути.
Найти их, выбрать наилучший, разработать план и осуществить его — это ли не достойная задача для лучшего мозга этой паршивой планеты?
Сегодня сделан еще один шаг в нужном направлении — добыт бич. Эрвин шел на восток. Самодельные плетенки из гибких прутьев, связанных полосками коры, ничем не уступающие прежним мокроступам, погружались в зыбун на полпяди, выдавливая черную пузырящуюся воду. Длинный шест Эрвин нес поперек. Попади он нынче на болото впервые — натерпелся бы страха. Но опыт есть опыт. Не приходилось и думать — глаза видели, ноги чувствовали упругое или не очень сопротивление болотного ковра, и каждый мускул тела сам реагировал как надо.
Шаг. Шаг. Чвак. Чвак. Левее. Теперь правее…
В полдень Эрвин сделал привал и выпил немного воды из самодельного бурдюка. Пришедшая с океана туча поглотила оранжевый блин солнца, заморосил дождь. Лужи кишели головастиками, здесь их некому было ловить. За десятилетия применения к преступникам изгнания в Саргассово болото никто из приговоренных не добрался сюда — если не считать одного человека. Даже Кристи погибла западнее этих мест…
Эрвин попытался вспомнить, как он сам одолел последний день пути до Счастливых островов, и не смог. Помнил только, что уже не шел, а полз то на карачках, то по-пластунски, но, наверное, не терял сознания, не то, пожалуй, захлебнулся бы. Сумеречным было сознание, но было. Должно быть, он извивался в грязи, как червь, выгадывал у болота метр за метром, помня цель, но не помня, зачем движется к ней… и дополз, хотя был готовой пищей для любого болотного хищника. Повезло. А впрочем, в лотерею может повезти только тому, кто купил лотерейный билет. В Саргассовом болоте он достается только умным и сильным.
Сильным духом прежде всего, а не телом. Тело — что? Оно в подчинении у головы. Если надо, мышцы будут работать, пока не откажут, а это довольно долгий срок. Первопричина поражения не в мышцах, а в головах. У Валентина было еще вдоволь сил, но запаниковал, заистерил — и погиб. И Хайме тоже. Лежать бы ему, а не бежать, тогда, глядишь, щупальце язычника прошло бы над ним. Чьи руки-ноги не слушаются головы, тому не видать лотерейного билета. Им нечем заплатить за него, они отроду нищие.
Щекотались головастики. Эрвин лежал прямо в луже, не обращая внимания ни на щекотку, ни на дождь. Сейчас он чувствовал себя частью болота, и это было неожиданно приятно. Конечно, днях этак в десяти пути от Счастливых островов эмоции были бы совсем другими, да и теперь разум не давал болоту обмануть человека фантомом безопасности. Но все же Эрвин чуть-чуть поблаженствовал.
Он знал, что в глубине души ему просто не хочется возвращаться на свой безопасный опостылевший остров.
Колыхание зыбуна вначале просто почудилось, но Эрвин привычно насторожился и медленно-медленно, стараясь в свою очередь не колыхнуть зыбун, встал на четвереньки. Показалось?.. Или на море разыгрался столь нешуточный шторм, что врывающиеся в проливы между островами волны заставляют колыхаться и поверхность болота?.. Возможно. Но более вероятно иное: глубоко под ковром из живых и гниющих переплетенных растений проснулся и начал медленное движение гигантский донный моллюск, неспроста прозванный язычником.
Раз начал шевелиться, то наверняка голодный.
— Сволочь, — очень тихо, но с большим чувством сказал Эрвин.
С некоторых пор он привык говорить вслух и находил в этом удовольствие.
Очень вовремя стих дождь. Ветра по-прежнему не было, головастики почему-то успокоились, и ничто не рябило лужи… ничто, кроме движения язычника.
Он двигался почти точно с востока на запад.
Как раз в направлении Эрвина.
Другой бы кинулся бежать, забыв о том, что беготня по болоту не приводит ни к чему хорошему. Забыв еще и о том, что встречаются язычники со щупальцем стометровой длины.
Эрвин остался на месте.
Все знают, что язычник слеп. На что ему глаза там, под зыбуном, в черной от торфа воде, не воде даже, а густой жиже? Язычник слеп, но чуток ко всякому движению на зыбуне. Он не почует неподвижного человека. Он просто проползет или проплывет под ним, протащит в мертвой жиже свое туловище прямо под добычей и останется ни с чем. Только бы не вздумал остановиться…
Зыбун перестал колыхаться. Лужи разгладились.
Черт…
Эрвин не шевелился, даже дышать стараясь через раз. Сделал ли язычник краткую остановку — или уже занял новую позицию для охоты?
Если первое, тогда ладно, можно и подождать, но плохо, если второе.
Медленно-медленно текли минуты.
— Ползи, — мысленно упрашивал Эрвин язычника, хоть и не знал, ползает ли тот по дну или плавает над ним. — Ползи, прошу тебя. Уползай. Зачем ты вообще заполз так близко к океану? Тут нет зверья, нет пищи. Или ты специально искал меня?..
Тишина. Лишь прожужжало возле уха насекомое, сделало круг и унеслось куда-то, не слишком заинтересовавшись человеком. За столетия освоения Хляби насекомые так и не привыкли кусать людей — зато крупные твари решили, что двуногая пришлая еда вполне годится для голодных желудков.
Ни звука. Ни движения.
Хуже всего было то, что Эрвин не знал, как близко язычник подобрался к нему: на двадцать метров или на двести? Достанет ли щупальцем, если вскочить и попытаться удрать? Большой язычник или маленький и какая в этом месте глубина?
Такая простая с виду задача, а неизвестных больше, чем уравнений.
И замер человек на карачках, ждет.
Его инструмент — интеллект? Умение точно подмечать, немедленно представлять в уме картину как математическую задачу и быстро вычислять? Мгновенно возникающие в уме формулы и системы уравнений?
Это так. Но главным инструментом для него всегда были люди. И тогда, когда он был юн и стремился изо всех сил покинуть ту дыру, где родился и провел детство, и тогда, когда он был тенью президента Сукхадарьяна, серой мышкой маяча на заднем плане, — люди оставались для него не только материалом, нуждающимся в сортировке и обработке, но и самим инструментом. Как правило, их нетрудно было заставить делать то, что нужно. Каждый требовал особого подхода, но это-то как раз и делало задачу интересной.
Она почти всегда была решаемой.
И совсем иное дело — противостоять тупой животной силе и животной же хитрости,