— Думаете, они тяготением телеграфируют? — задумчиво спросил Береговой. — А мы принять не можем?
— Пока. Первые опыты приема гравитационных волн уже делались.
— И эти волны есть в космосе?
— Еще бы! Во Вселенной появляются и исчезают, перемещаются огромные массы вещества, даже фотоны света, не имеющие массы покоя, превращаются, как мы знаем, в электроны и позитроны с массами, что не может не вызвать появления гравитации. Надо лишь научиться принимать гравитационные волны, которые где-то в космосе могут вызываться искусственно для передачи сигнала.
— А что, — обрадовался Береговой, — такие сигналы годятся и для межзвездного телефона. Когда-нибудь крикнем: «Эй, ребята с Андромеды! Как там у вас?»
— Если наши ребята при нас долетят туда, — вставил я.
Береговой насторожился.
— Не долетят, думаете?
— Три миллиона световых лет все-таки.
— Ну и что? Предел скорости имеете в виду?
— Скорость света по Эйнштейну непреодолима.
— А мне пришлось дать на это другой ответ.
— Кому?
— Киношникам, снимавшим путешествие ребятишек на Кассиопею.
— И они долетели до нее в детском возрасте?
— А как же, иначе картины не было бы и премии ей не присудили бы. Я консультантом был, но посоветовался с видными учеными. Ну и сказал, как звуковой барьер летчики преодолели, так и световой звездолетчики возьмут! Эйнштейну вопреки!
— Кстати, чтобы дети в своем еще возрасте долетели до созвездия Кассиопеи, опровергать Эйнштейна не требуется.
— Это как же так? — удивился Береговой. — Без «парадокса времени»?
— Не трогая его. Ведь по теории относительности при достижении скорости света время на корабле как бы останавливается.[2] Это значит, что, обретя субсветовую скорость, ребята почти мгновенно преодолеют немыслимые расстояния, долетев до цели, но… на Земле прошло бы как раз то время, какое требуется свету, чтобы долететь до Кассиопеи. Тысячелетия!..
— Вспоминаете опять «парадокс близнецов», когда один, вернувшись после космического рейса еще юным, застает своего брата-сверстника глубоким стариком? Не противоречит ли это здравому смыслу?
— Физики, имеющие дело с элементарными частицами и ускорителями, в этом не сомневаются.
— Так то ж микромир, синхрофазотроны всякие. А у нас — Вселенная без конца и края! — Береговой взмахнул рукой. — Пусть нам, космонавтам, докажут «парадокс времени». Тогда поверим.
— Доказать это как раз вы, космонавты, и можете.
— Это каким же образом? Полететь к звездам и вернуться к праправнукам нашим «ископаемыми предками» с запасом инопланетных знаний, на Земле уже устаревших?
— Нет. Доказать следовало бы еще до такого полета. В печати проскользнуло сообщение о двух американцах, облетевших Землю на реактивном самолете, захватив с собой атомные часы, а другие оставив на земле. Сверив их показания, они обнаружили, даже без метода немецкого физика Рудольфа Мессбауэра, что летавшие часы якобы отстали от находившихся на Земле.[3]
— На много ли? — заинтересовался космонавт.
— Показания, видимо, были в пределах точности измерения. Слишком мала была скорость самолета и краток эксперимент.
— Понимаю! — догадался Береговой. — Замахиваетесь на нашу орбитальную станцию?
— Вы ловите с полуслова. Скорость орбитальной станции раз в 25 больше скорости реактивного самолета, а делает она вокруг земного шара десятки, а может, и сотни тысяч оборотов. Если бы наши космонавты взяли с собой атомные часы, а другие такие же оставили у вас в Звездном городке, то через год-два разница показаний часов могла бы стать заметной. Ведь движение инерционное, без ускорения и изменения потенциальной энергии.
— А что! Жаль, что я ведаю только подготовкой космонавтов, а не программой научных исследований.
Но я передам ваше предложение проверить на практике теорию Эйнштейна Главному конструктору.
— Давайте уточним. Не мое предложение, а наше.
— Мне легче на вас сослаться.
— Разве что! — усмехнулся я. — Но как бы не приписали фантасту намерение увлечь космические исследования на непроезжую дорогу фантазии.
— Нет, почему же? Посылал же Сергей Павлович Королев экспедицию в тунгусскую тайгу проверять вашу фантастическую гипотезу о взрыве марсианского корабля, искать его обломки.
— Конечно, взять с собой в космос атомные часы легче, чем посылать в тайгу вертолеты, — согласился я.
— Я постараюсь уверить товарищей, что никакой тут фантастики не будет. Знать-то нам надо, вернемся мы из полета к далекой звезде в наше время или к своим праправнукам с ненужными уже им знаниями.
На том мы и порешили с Георгием Тимофеевичем Береговым.
Когда я провожал его в подъезде и возвращался к себе, лифтерша спросила:
— Это что, сын твой? Какой авантажный! Одно слово — военный!
Я ответил старушке, что сын мой военный моряк, а это — космонавт, генерал.
— Вот я и говорю, что енерал, — твердила старушка. — Енерал и есть, сынок твой.
С волнением я ждал каждого нового экипажа на орбитальной станции «Мир», «напарника» «Салюта», быть может, появления там атомных часов, но, увы, пока сообщений об этом не было.
Но я могу заглянуть в целый мир, доступный и моим читателям. Мир, рожденный воображением, которое оттолкнется от реальностей сегодняшнего дня с его проблемами и стремлениями.
И я принимаюсь за роман, «роман-гипотезу», чтобы представить себе все последствия существования или несуществования вытекающих из теории относительности парадоксов, связав это с гипотетическими выводами из реальных событий. Летать ли меж звезд с ничем не ограниченными скоростями, обгонять ли время оставшихся на Земле. Или вернуться с космическими трофеями знаний в наше тревожное, но родное время?
Часть первая
ДИКИЙ СПУТНИК
Жаден разум человеческий. Он не может ни остановиться,
ни пребывать в покое, а порывается все дальше.
Ф. Бэкон
Глава первая
ПОСЛАНЕЦ КОСМОСА
Родина наша — это колыбель героев, где плавятся простые души, становясь крепкими, как алмаз и сталь.
А. Н. Толстой
Взгляд в далекие исторические эпохи, в конечном счете полет воображения — единственно реальная «машина времени», способная перенести на сотни и тысячи лет вперед или назад.
Нелегко представить себе в нашем четвертом тысячелетии людей и события первых веков робкого для нас, но дерзновенного для наших предков выхода человека в космос. Однако звездная эра человечества началась лишь тогда, когда ученые рискнули отказаться от парадоксов теории относительности, отрицавшей возможность достижения скоростей движения выше световой. Этим постулатом связал и заворожил человечество признанный гениальным древний ученый Альберт Эйнштейн.
Эпицентром борьбы научных воззрений, приведших к катаклизмам, о которых пойдет речь, оказались Московский университет и Академия наук.
Заранее прошу всех, кто прикоснется к моим мнемоническим кристаллам, простить недостатки в видении деталей далекого прошлого и незнакомых черт характера прежних людей.
Бесконечно трудно различить из нашего времени былых корифеев ума, скажем, бородатого русского ученого Менделеева, который свел в одну таблицу все химические элементы, еще не зная их радиоактивности. Или тоже русского и тоже бородатого ученого Курчатова, который жил (что ныне неведомо многим!) уже позднее, заложив начало использованию внутриядерной энергии атомов.
Непросто нам из нашего «далека» разобраться в деятельности француза Жолио-Кюри (или просто Кюри?), англичанина Резерфорда, отрицавшего, быть может, из-за страха за человечество, перспективы открытого им расщепления атомов. Или американца Оппенгеймера, отказавшегося от участия в продолжении собственных разработок в военных