Впрочем, пищевой рацион византийца показался бы нам скудным и однообразным. Хлеб и вино занимали в нем главное место. Хлеба (в переводе на зерно) съедали в день примерно 325—650 г. Все остальное составляло приварок, желательное, но отнюдь не обязательное добавление к хлебу. Хлеб, как и в древности, пекли ячменный и пшеничный: те новые культуры, которые распространились в средние века к северу от Дуная (рожь, овес, просо), нашли в Византии лишь очень ограниченное применение.
Ели один или два раза в день. Составитель книги назиданий, условно названной «Советы и рассказы», Кекавмен (Более подробные сведения о византийских политических деятелях, писателях, ученых, упоминаемых в этой книге, см. ниже, в Словаре собственных имен.) рекомендовал, например, плотный завтрак, а в обед — воздержание. Утром подавали вареную пищу, два или три блюда, обычно из рыбы, сыра, бобов и капусты, приправленной оливковым маслом, вечером ограничивались хлебом, к которому добавляли овощи или фрукты. И к завтраку, и в обед (если вечернее сухоядение можно назвать обедом) пили вино, разбавляя его теплой водою.
Конечно, императорский стол был обильнее. Об Исааке II Ангеле рассказывали, что во время его пиршеств громоздились холмы хлебов, леса дичи, моря рыбы. Впрочем, византийские вельможи, любившие поесть, были скорее обжорами, чем гурманами об одном из приближенных Мануила ходили легенды, будто он выпивает лохань воды и не ленится переплыть реку, чтобы нарвать себе зеленых бобов.
Горы затрудняли коммуникации между населенными пунктами Византийские реки также скорее препятствовали коммуникациям, нежели способствовали им. По-настоящему судоходным был лишь Дунай, но он либо находился в чужих руках, либо оказывался на крайней периферии государства. Горные реки то прорывали глубокие ущелья, то растекались, образуя болота,— они были доступны только для небольших лодок, да и то в нижнем течении. К тому же они были неустойчивы: сильный ливень или бурное таяние снегов делали их опасными. Выходя из берегов, речки заливали крестьянские земли, сносили военные лагеря и затем — иной раз — уходили в иное русло.
Зимней порой хрупкие линии коммуникаций подчас обрывались вовсе, горные дороги заносило снегом, и люди забирались в свои жилища, словно в норы.
Жители деревень и маленьких городков нередко оставались изолированными в своей непосредственной округе, и соответственно прикрепленность к месту рассматривалась как идеал монашеского поведения. Но вместе с тем византийцы были наследниками Римской империи, разорвавшей партикуляризм классической Эллады. Они унаследовали дороги и сведения о соседних странах. Они были не только жителями долины Меандра или обитателями Аттики, но и «ромеями» (римлянами), как они себя называли, подданными единого государства, приверженцами единой религии. Связанные с местом своего рождения, со своей «родиной», они не были чужды и тяги к бескрайнему пространству «ойкумены», вселенной.
Средневековый мир был неподвижным и вместе с тем подвижным: по дорогам передвигались войска, с места на место перебирались артели строителей, крестьяне уходили из дома, спасаясь от податного гнета, от жестокости господ. Странствовали иногда далеко: видный ученый XI в. Михаил Пселл рассказывал о встрече с человеком, побывавшим в Египте, Эфиопии и Индии.
Для транспорта применяли по преимуществу вьючных ослов и мулов, нередко просто носильщиков. Быков, запряженных в повозки, удавалось использовать лишь в особо благоприятных условиях. Несмотря на изобретение хомута и подковы (в Византии они появились не позднее X в.), лошади сравнпиельно редко служили для перевозки грузов, и это обстоятельство со своей стороны замедляло коммуникации.
И перевозки грузов и связь осуществлялись также по морю. Транспортный и торговый флот состоял из парусников, размеры которых с течением времени заметно уменьшились: источники VII столетия еще упоминают об огромных торговых кораблях грузоподъемностью до 1000 куб. м, но суденышки XI—XII вв. были обычно объемом 8,5—17 куб. м. К тому же их строили широкими: ширина (для устойчивости) составляла половину длины, а то и более. Такие суда, разумеется, оказывались малоподвижными.
Византийцы отнюдь не были прирожденными морехс-дами: они боялись моря, постоянно жаловались на опасности, которые оно сулит, и старались не уходить далеко от берега: плыли, если воспользоваться словами одного византийского писателя, едва не задевая веслами за сушу. Море, как и горы, казалось полным разбойников, оно скорее разъединяло, чем связывало людей.
Источники сохранили кое-какие данные о длительности пути в те времена. Неторопливая поездка от Солуни до берегов Дуная занимала 8 дней; за те же 8 дней доезжали верхом из Пафлагонии в Константинополь, восемью днями исчислялось и расстояние от Антиохпп до Никеи; удачным считалось плавание из Константинополя на Кипр, если оно продолжалось 10 дней.
И люди и информация передвигались медленно. Правда, для государственных нужд византийцы создали ведомство дрома, перевозившее по уцелевшим от Римской империи дорогам распоряжения императоров; существовал и световой телеграф, доносивший в столицу сведения о нападении соседей. Но частная почта шла от случая к случаю, если удавалось найти подходящего человека. Информация об окружающем мире осложнялась еще и языковыми трудностями: византийцы говорили по-гречески, Запад был латиноязычным, север пользовался славянским языком, восток — арабским. Византийцы, знали языки соседей плохо, ибо считали их варварами. Иоанн Цец похвалялся своими способностями к чужим языкам и уверял, что говорит по-русски, по-алански, по-печенежски и на многих других языках, однако из каждого он знал лишь несколько приветственных фраз. Гордые традициями греческой литературы, византийцы очень мало переводили иноземцев: их знакомство с арабской и латинской литературой ограничивалось единичными сочинениями.
Осведомленность даже о соседних странах оставляла желать лучшего: византийские хронисты, повествующие о Руси или об Италии, постоянно путают события и имена. Политические решения подчас принимались не в соответствии с донесениями послов и осведомителей, случайными и немногочисленными, но на основании традиционных, нередко восходящих к античным сочинениям суждений и предубеждений, а то и вовсе в духе «крылатой молвы».
За пределы страны византийцы (в том числе и византийские купцы) ездили сравнительно редко. Зато в Константинополь или на солунскую ярмарку люди приезжали издалека. В столице можно было встретить венецианских и мусульманских купцов, послов киевского князя, варяжских и английских наемников. Вот почему в самом понятии подвижности византийцу всегда чудился привкус чего-то чуждого подвижным был прежде всего степняк-печенег, о котором рассказывали, что он сутками не слезает с седла, или надменный латинский рыцарь, направлявшийся с берегов Нормандии в Иерусалим, или корыстолюбивый венецианец, плывущий из Адриатики в Бейрут или в Александрию.
Свои поселения византийцы называли городами, городками, замками, селами. Села были невелики: 10—30 домов считалось нормальным для XI в.
Юридическая и административная грань между городом и деревней в Византии, по-видимому, отсутствовала. Империи не была свойственна та определенность