— А куда сбежала-то? — хмыкнул Кочет.
— Куда ж, как не на Москву, а отсюда где ж ей укрыться, как не в Кукуй-слободе. Ведь там все эти чужеземные поганцы ютятся да табачищем своим проклятым московские святыни окуривают.
— А у них там, в Кукуй-слободе, весело, — поднял голову Телепень, — я оттуда не ушел бы…
— Кабы тамошние парни тебе за своих девок боков не намяли, — перебил его Кочет и обернулся к Потапычу — Так в чем же наше-то дело будет?
— А ты погоди, до всего черед дойдет, — отозвался старик. — Или слушать прискучило?
— А то, — признался стрелец, — вот жду, когда ты до самого толку доберешься.
— Сейчас все как на ладони выложу… Только попу на духу нишкните про то, что я вам сейчас скажу, — понизил старик голос до шепота. — Все тут у вас на Москве думают, что наш боярин воеводства искать наехал, так нет же, нет! Приворожила, знать, его немчинка проклятая. Уж чего-чего он не делал, а грызла его лютая тоска… Еще бы! И по ней-то, подлой, ноет сердце, и о ее приплоде душа болит, вот и не вытерпел боярин мой, собрался и прикатил. А тут опять беда: сынки-то, Мишенька да Павлушенька, как на Москве огляделись, сразу на Кукуй-слободу путь нашли. Видали уж их там. Чтобы они немчинку искали, этого я думать не могу: не знают они, куда она сбежала, да и мы-то тоже этого не знаем, а так догадки наши об этом… Только теперь что же выходит? Боярин-то Родион Лукич так бы вот к поганцам и полетел…
— Чего же ему не полететь? — опять вставил свое слово Телепень. — Боярин Василий Васильевич Голицын куда повыше его, а бывать в Кукуй-слободе не брезгует…
III
Стрельцы-молодцы
Потапыч ничего не сказал в ответ Телепню, только зло сверкнул глазами в его сторону, обиженный таким не особенно лестным отзывом стрельца о его боярине.
— Так вот, говорю я, — продолжал он, — боярин мой так бы и полетел в Кукуй-слободу, да боится там со своими ребятами встретиться. Ведь они-то ничего не знают о стыде да о грехе его… Вот и надумал боярин мой, чтобы поискали немчинку в Кукуй-слободе такие верные люди, на которых положиться можно было бы, а после ему доложили бы, как, что, где. Тогда-то он уже сам надумает, что ему дальше делать.
— Так чего же твой боярин от нас желает? — спросил Кочет. — Чтобы мы эту немчинку разыскали?
— Это бы уж совсем хорошо было, — ответил Потапыч, — только нужно знать, есть ли она там или нет. Ведь говорю же, что этого мы и сами толком не знаем…
— Так, так, — покачал головой стрелец, — вот оно дело-то какое! Как ты, Телепень, о нем думаешь?
— А мне что же? Поискать, так поискать, — последовал ленивый ответ. — Уж ежели думать, так ты, Кочет, думай, а я за тобой пойду…
— Вы не думайте, — вставил свое слово Потапыч, — боярин мой за казной не постоит… жалованье великое получите… Казны-то у него много…
— Еще бы, — усмехнулся Кочет, — на воеводстве был…
— Ну-ну, чего там! — заворчал Потапыч. — Не вашего ума дело… Говори-ка лучше: беретесь вы разведать, живет ли немчинка в Кукуй-слободе?
— Отчего ж не взяться-то, ежели жалованье хорошее будет, — усмехнулся Кочет. — По два рубля на брата, да угощенье твое!
Потапыч даже взвизгнул, услыхав условия Кочета. Два рубля! За службу пустяшную?!
— Ишь заломил! — взволнованно воскликнул он. — Пожалуй, дело так у нас не сойдется.
Целовальник навострил ухо, старик приутих.
— Не сойдется, и не надо, — равнодушно ответил молодой стрелец.
Но торг все-таки начался. Потапыч взопрел, торговался до слез, божился, клялся всеми святыми, каких только знал, но стрельцы непреклонно стояли на своем. Делать было нечего, в конце концов старик согласился, и ударили по рукам.
— Вот теперь и выпить можно! — заявил Кочет, до того не прикасавшийся к ковшу. — Ставь, что ли, хмельного, за скорую удачу выпьем.
Однако теперь Потапыч заторопился домой. Он приказал выставить стрельцам брагу, а сам за шапку было взялся, да не таковы молодцы, чтобы его без задатка выпускать. Как ни вертелся старый холоп, а задаток им выдал и за угощение все сполна заплатил, и только тогда с миром был отпущен из кружала.
Оставшись одни, стрельцы потребовали себе еще браги и повели уже степенный разговор о том, как им выполнить поручение.
— Плевое это дело совсем, как я обмозговал его, — усмехнулся Кочет. — Ежели выйдет нам удача, так нынешней ночью, может, с ним покончим.
— Да ну? — удивился Телепень, тяжелая голова.
— Верно слово… Мишеньку да Павлушеньку Карениных мы с тобой знаем. Так ведь?
— Знаем, — басом отозвался Телепень, — я лишь про то не хотел при Потапыче сказывать…
— Так вот, ежели они и зачастили в Кукуй-слободу, так неспроста. Вернее верного, что они боярскую разлапушку уже давно разыскали. Парни-то взрослые, смекают, в чем дело. Да потом все-таки, хоть и приблудные, а там у них братишка с сестренкой. У нее, у немчинки этой, они и толкутся… Вот пойдем мы с тобой ночью да будем в избы люторские по окнам заглядывать: где эти молодцы окажутся, там и немчинка боярская. Вот тебе и все. Верно?
— Верно-то верно! — согласился Телепень. — А ежели бока взмылят?
Кочет тихонько засмеялся, поглядывая на товарища:
— Чего им сделается, бокам твоим? — и прогнал улыбку. — Сегодня ночью!
— Ла-адно…
Хоть куда пойдет Телепень за Кочетом. Одно ему не больно нравилось: зачем Кочет заспешил и надумал идти ночью. Лень было выходить из кружала, тепло в нем, тихо. Но раз уговор был закончен, исполнить его нужно.
IV
Уголок Европы
Господи, как же славно, как тихо и чинно в Кукуй-слободе! Зачем, для чего в грубой, распрями раздираемой Московии этот опрятный городок? Какой великан взял его с прирейнской долины и переставил сюда, на Яузское урочище, на зависть и злобу всей Руси?
В центре Кукуя небольшая, в готическом стиле церковь, конечно, лютеранская — католиков среди кукуевцев совсем мало. Вокруг церкви раскинулась опрятная площадь.
Здесь по воскресным дням у входа в Божий храм собирались почти все обитатели слободы. По окончании службы они, как и у себя на родине, любили постоять да побеседовать об общественных делах; было совсем не тесно, было тихо и благопристойно. Внутри церковь тоже весьма опрятна, кафедра просторна и украшена замысловатою резьбою, а пастор — симпатичный, представительный старик — говорил такие проповеди, что слушатели будто забывали, что они не на своей далекой родине, а под боком у чуждой, непонятной им, грозной столицы варваров. Просветленные, расходились кукуевцы.
От церкви по чистым прямым улочкам, не очень широким, но все-таки достаточным, чтобы разъехаться двум подводам, расходились по своим небольшим домам (в каждом помещалось только одно семейство) весьма своеобразной архитектуры: узкие по фасаду, с остроконечными цветной черепицы крышами. Только у тех домов, которые выходили на площадь, были