– Это… это… Что это? – как-то тихо спросил он.
– Так это я поменял стекло, Николай Михайлович. Плексигласом называется, – бодро ответил заведующий хозяйством в цехе.
Начальник внимательно посмотрел на него, на стол, снова зло на завхоза.
Тот как-то съёжился.
– Новые материалы. Экономия, – всё тише и тише произносил завхоз, не зная, что будет дальше.
– Бездельники! Не дают нормально работать, – уже как-то добродушно закончил «Партизан» под общий хохот.
Я часто вспоминаю его, когда посещаю рестораны высокого класса, с культурным обслуживанием, уютной обстановкой, тихой музыкой и вкусными блюдами, вежливыми официантами и официанточками… В те годы подобных заведений было мало.
Как-то раз наша небольшая делегация прибыла в столицу по производственным вопросам. Вечером Валуев предложил пойти в один из самых шикарных ресторанов.
Сначала нас не хотели пускать, поскольку по одежде, говору, по манерам опытные стражи сразу поняли, что мы из провинции. После коротких переговоров (показали документы – два ветерана войны) нас всё-таки пропустили. Публика – в основном иностранцы.
Подошёл молодой официант:
– Что желаете? – и начал записывать «пожелания» из блюд, названий которых мы никогда прежде не слышали.
Единственный напиток, уверенно нами названный, был «четыре по сто пятьдесят». Он ещё не закончил записывать, кто что изволит, когда в зал вошла группа иностранцев в военной форме и расселась за приготовленные для них столы.
Увидев их, официант буквально изменился в лице, на котором появилось такое угодническое, такое рабское выражение, что мы все улыбнулись, а он, обращаясь к Валуеву как к старшему, дрогнувшим голосом произнёс:
– Простите, пожалуйста, к нам прибыла делегация во главе с немецким генералом. Я сначала их обслужу, – он показал рукой на вошедшую группу, – а потом подойду к вам.
Лицо шефа стало буквально наливаться кровью, оно было не просто злым, а звериным.
– Что-о?! – и, стукнув по столу кулаком, громовым басом он заорал. – Сначала ты обслужишь генерала? Да я этих генералов с пятнадцати лет с автоматом гонял, а на своей земле в очереди буду стоять?
Официант замер, побледнел и не знал, как поступить. В зале все повернули головы, не понимая, что происходит. Мы начали успокаивать Валуева, что было непросто.
Тут же возник администратор:
– В чём дело?
Официант молчит. Валуев стиснул зубы. Тогда я тихо разъяснил, что случилось.
Реакция была мгновенной:
– Уважаемый Николай Михайлович! Вас немедленно обслужат.
– Нет! Пусть он обслужит, – и пальцем показал на бледного официанта.
– Нет возражений, – и, обращаясь к официанту, строго приказал. – Обслужите, как положено. А впредь, думайте, когда говорите.
Молодой официант принёс заказанные блюда, графин с водкой, а в конце ужина разлил по фужерам грузинское вино.
– Так… мы не заказывали, – робко возразил кто-то из нас.
– Это от администрации. За мою бестактность. Извините.
Итак, захожу в кабинет, сажусь. Напротив меня парторг. И я как-то сразу подумал: какие же они разные! Начальник – высокий, крепкий, с широким лицом, быстрой реакцией на происходящее, неравнодушный. А парторг – невзрачный, небольшого роста, с невыразительной физиономией и тихим голосом. И кличка у него была – «Недокат», то есть бракованный, недокатанный, «недоделанный» – так его окрестили острые на язык работницы цеха.
– Ну, рассказывай о своих подвигах.
– А в чём дело? План мы сегодня выполнили, даже перевыполнили, пятьсот тонн арматуры прокатали, травматизма нет.
– Так это сегодня, а вчера? Недопили или перепили? Что вы там творили на демонстрации? Революционеры. А травматизм бывает не только физический, но и это… гм… Какой бывает? – он посмотрел на парторга.
– Идеологический.
– Вот! Понял?
Я понял. Я сразу всё понял. Вспомнил, что пели, но решил не сдаваться.
– Не знаю, о чём вы.
– Разъясни этому непонятливому, – велел Валуев парторгу и кивнул на меня.
– Позвонили из парткома завода, а им звонили из городского комитета партии. Сказали, что при прохождении вашей колонны… – парторг поднял свои пустые глаза на начальника.
– Нашей колонны, – зло уточнил Валуев.
– …при прохождении нашей колонны на демонстрации перед трибунами громко прозвучали оскорбления в адрес руководителей партии и правительства. Я спросил, в чём это выражалось? Они ответили, что антисоветчину не повторяют. Требуют разобраться, очень строго наказать виновных. Очень строго. Очень. И доложить.
– Вот так, ува-жа-емый мастер. Доработались. Вашу мать… Довоспитывались.
– Николай Михайлович, я за воспитание не отвечаю.
– Заруби себе на лобном месте. Ты – мастер! И в смене отвечаешь за всё – от сдачи металла до сдачи донорской крови… За всё. Понял?
– Понял.
Настроение падало.
– Та-ак. Иди готовь приказ о наказании Рубина, со строгим выговором, – сказал Валуев парторгу.
– С какой формулировкой?
– Что? – взорвался Валуев. – Я тебе ещё формулировки писать буду? Кто за воспитание отвечает? Ты! Я ещё подумаю, кого наказывать. Приказано – иди выполняй.
– Хорошо, Николай Михайлович, – спокойно ответил парторг, как будто это его не касалось, и вышел.
Пауза.
– Докладывай, что там было.
Молчу.
– Не прикидывайся дурачком. Я должен всё точно знать. Сопротивление бесполезно.
– Отработали ночь, собрались все вместе, «разогрелись» чуть-чуть. Нет, правда, чуть-чуть, Николай Михайлович. Нормально прошли по намеченному маршруту. Организованно, с плакатами. Своевременно и громко кричали «Ура!», «Да здравствует!», «Пусть крепнет!», «Слава! Слава! Слава!»… Вы в голове колонны, мы за вами.
– Я смотрю, ты весельчак. Ну-ну. Трепись дальше. Только покороче.
– Дошли до трибуны. С песнями, танцами, частушками. Как всегда. Трибуна невысокая, от нас недалеко. Там руководство машет всем ручкой, улыбаются. Вы же нашу крановщицу Катю – певунью знаете?
– Знаю, кто ж её не знает. Матом пропоёт – заслушаешься…
– Она всю дорогу всех веселила. Коля-резчик на гармони, кепочка набекрень, а она с платочком, пританцовывая, девка молодая, смачная, а голосина посильнее вашего…
Рис. М. Беломлинского
– Ты по делу говори, не увиливай. А про смачную – после работы.
– Есть! Возле трибуны разошлась. Видно, мужики на трибуне её возбудили… Катюху не удержишь – и выдала несколько частушек. Они услышали и улыбаться перестали, это я заметил. А что ей сделаешь? Рабочий класс, гегемон, ему всё прощается.
– Ему, может, и прощается, а тебе нет. Тебе артистом быть. Распустили всех. Какие частушки?..
Молчу.
– Пой, я тебе говорю!
Молчу.
– Пой, я тебе приказываю!
«Партизан». Деваться некуда.
– Она разные пела. Но они хмурыми стали после этой:
Полюбила б я Хрущёва,Но боюся одного,Что висит заместо членаКукуруза у него.Валуев так громко расхохотался, что в дверь заглянула перепуганная Марина.
– Закрой дверь и никого не пускай. Да… Мудрый у нас народ! Это ж надо. Прямо в десятку. Ну, ладно, топай. Отдыхай. Если посадят, то мы тебе от цеха собрание сочинений партийных классиков сообразим. А Катя-смачная передачи будет носить. С частушками. Раньше бы за такое…
На следующий день на доске приказов по цеху я прочитал:
«За низкое проведение работы по поднятию до высокого уровня политико-воспитательной работы среди трудящихся мастеру смены Рубину А. С. Объявить выговор.
Начальник цеха Н. М. Валуев»
Слова «строгий» в приказе не было.
Синие птицы на красном рояле (или день заказов)
Москва. Восьмидесятые годы. Проектный институт.
– Если бы хоть кто-нибудь знал, как мне всё