Довольно скоро я убедилась, что фраубатальон – это то же жертвоприношение Молоху, но только не торжественное и публичное, как в соборе Святого Штефана, а жуткое и до предела грязное, потому что роль палачей в этой мистерии предназначалась большевикам. Перед отправкой на фронт нас остригли… Падали на пол мои золотистые локоны – и казалось, что вместе с ними под тяжелыми сапогами парикмахера гибнет, смешиваясь с грязью и мусором, моя душа… Форма, в которую нас одели, не особо подбирая размер, пахла тленом и безнадежностью – она несла в себе неистребимый отпечаток тех, кто прежде носил ее, тех, кто умер под знаком проклятья… Тяжелая, серая одежда с несмываемыми пятнами чужой крови – одежда приговоренных…
Нас выдвинули вперед перед железным клином большевиков, лишь немного подкрепив всяким сбродом, который не жалко: уголовными преступниками, пойманными дезертирами, неисправимыми нарушителями воинской дисциплины. Нам даже оружия нормального не дали, а из тех винтовок, что имелись в нашем распоряжении одна на пять человек, мы могли только поубивать друг друга. Не было среди нас и нормальных офицеров. Те «черные», что вывели фраубатальон на позицию, при первых же признаках опасности отступили в тыл, оставив дела на своих «заместителей» из нас же самих. А все потому, что всем нам в первой линии предстояло погибнуть под первым же ударом, в то время как настоящие солдаты занимали вторую полосу обороны. И, кроме того, в Германии нет и не может быть женщин-офицеров. А может, они думали, что те из нас, что останутся в живых после артиллерийского обстрела, начнут оказывать русским сопротивление – только для того, чтобы хоть немного оттянуть свой конец.
Но когда для нас настал Судный День, эти непредсказуемые русские опять все сделали по-своему. Их снаряды с мрачным бормотанием летели где-то в высоте над нашими головами и разрывались там, где заняли оборону настоящие солдаты. И от этих разрывов земля мелко дрожала у нас под ногами. И лишь немногие из этих снарядов, начиненные листовками, лопались над нашими головами – и, трепыхаясь в воздухе, с небес на землю медленно, будто первые снежинки, опускались маленькие белые листки. И в тот момент, когда все мы, сев на дно окопов, смотрели вверх, от большевистских окопов в нашу сторону в сопровождении редких цепей пехоты двинулись боевые машины такого устрашающего вида, что, казалось, их создал какой-то нечеловеческий разум. Штрафники открыли по ним огонь из всего что имели. Но в ответ раздалось только короткое «бум, бум, бум, бум» – и пулеметы в дзотах сконфужено замолчали. Это была воплощенная смерть – порожденная из тяжкого металла чтобы убивать таких как мы… Но никто из нас не вскочил и не побежал в тыл. Все мы знали, что там, позади, располагаются эсесовские расстрельные команды с пулеметами и черными жрецами, алчущих положить на алтарь новые жертвы…
Тем временем первые колышущиеся листки долетели до земли. Они усеяли окопы – какие-то беспорочно чистые в своей первозданной белизне. Мы судорожно подбирали эти листки, жадно вчитывались в них… В этих листках заключалась наша жизнь, маня нас туманной перспективой. Мы не хотели умирать! Сжимая прочитанные листовки, мы молча переглядывались, и по нашим глазам было видно, как мрачное отчаяние сменяется недоверием, а затем – отчаянной надеждой… Там, в этих листках, четким готическим шрифтом, черным по бледно-розовому, было написано:
«Пропуск в плен. Действителен по предъявлении. Солдаты вермахта, фольксштурма и фраубатальонов! Всем из вас, кто сложит оружие и добровольно перейдет на сторону антигитлеровской коалиции, гарантируется жизнь, спасение души, хорошее обращение и возвращение домой после освобождения вашей Родины. Верховный главнокомандующий СССР Иосиф Сталин и его Святейшество Папа Римский Пий XII».
Ниже шел текст на русском языке, предназначенный для солдат большевиков, который, собственно, мог означать все что угодно, вплоть до распоряжения расстрелять предъявителя на месте или сжечь его живьем как пособника Сатаны. Но на это уже никто не обращал внимания. Надежда расцветала в наших сердцах, укрепляясь и пуская все новые ростки. Правда, немного странно было видеть рядом имена большевистского вождя и Папы Римского… Но почему-то именно это воодушевляло больше всего.
Сложно сказать, кто из нас первый полез из окопа, зажав в руке смятый листок бумаги. Я сама вдруг обнаружила, что бегу по полю навстречу русским, вопя что-то вроде: «Спасите меня, спасите!»
Кажется, в спину по нам стреляли штрафники, в воздухе посвистывали пули, а некоторые из моих товарок болезненно вскрикивали, получая ранения. Но вот веско и решительно несколько раз бухнули большие русские пушки, грохнули взрывы – и стрельба прекратилась. Умеют же люди сразу объяснить серьезность своих намерений. Оглянувшись, я увидела, что последние уцелевшие штрафники, побросав оружие, тоже вылезли из окопов. Видимо, русские убили всех непримиримых, предавших душу злу, а эти тоже желают сохранить свои жизни и получить Господне прощение. По мере приближения к русским цепям и их боевым машинам, ожидавшим нас стоя на месте, я стала различать, что это не простые солдаты их Красной Армии, а элитная штурмовая пехота. Об этом свидетельствовали массивные шаровидные шлемы, а также бочкообразные панцири-нагрудники с надетыми поверх них жилетами, имеющими бесчисленное количество карманов, ну и множество иного оружия и снаряжения, которое едва ли будут выдавать простым солдатам.
Мой Франк погиб еще до того, как на Восточном фронте появились эти берсерки – насколько бесстрашные, настолько же и беспощадные, не берущие в плен немецких солдат, – но у моей подруги Урсулы супруг по имени Ганс даже дрался с русскими штурмовиками в рукопашной, и при этом чудом остался жив. Те бросили его, приняв за мертвого, и отступили, выполнив свое задание. Немецкие солдаты, отбив то место, отправили Ганса в госпиталь, а командование наградило его за участие в рукопашной схватке с русскими штурмовиками. Он даже приезжал к жене в отпуск и хвастался новенькой медалью из темной бронзы. От него-то я и знаю о внешности русских штурмовиков, их храбрости и свирепости. Ганс погиб позже – кажется, при авиационном налете, но сейчас это неважно… Поняв, с кем мы имеем дело, я даже замедлила шаг, но с изумлением заметила, что стволы оружия у этих людей направлены куда угодно – в небо или землю – но только не на нас.
– Ком, ком! – кричали они, делая приглашающие жесты и ободряя этим колеблющихся.
Их лица, раскрашенные диагональными черными полосами, как у индейцев на тропе войны, являли собой образец дикарской свирепости, но почему-то мне казалось, что они нам сочувствуют и даже жалеют. Да и в самом деле мы, должно быть, выглядели смехотворными карикатурами на солдат. А что еще можно подумать о наголо бритых женщинах, в