А потом и плавать будет трудно. Носитель разрушается. И уносит с собой в небытие волшебство сознания. Из-за такой ерунды гибнет целый мир! Всего лишь потому, что разрушается тело. А его никак нельзя заменить? Или сохранить? Или вообще отменить?
Помню, академик Гинзбург – титан отечественной науки – жаловался автору этих строк:
– Мне уже за 90, сознание ясное, а тело совсем отказывает. Скоро конец. Несправедливость какая… Жаль, что люди живут так мало!
Насколько мы все-таки завязаны на это бренное туловище!.. А действительно, на сколько? Можно ли его обновить? Реновировать? Отремонтировать? Отодвинуть смерть на пять, десять, двадцать, тысячу лет? Обменять на что-либо другое, работающее, например, на конденсаторах и микросхемах? Или биохимический реактор тела и его мозг составляют такую неразрывную интегральную сущность, что утрата или замена носителя поменяет и сознание? Может ли оно вообще быть небиологичным? Не интеллект – его-то мы скоро создадим искусственно – а именно то животное сознание, личное «Я», которое боится, радуется и мечтает? И нужно ли его, такое животное и страдающее, сохранять?
Любопытно, что страх смерти, страх небытия, ужас перед закрытой шторкой присущ не только людям. Животные старательно обходят трупы свои сородичей. И, похоже, самые интеллектуально развитые из них понимают, что такое смерть. Смерть – это уход сознания навсегда. Тело осталось, вот оно – лежит здесь. Но тот, кто ходил в нашей стае и общался с нами, исчез… Слоны хоронят своих павших. Наткнувшись на кости умершего слона, они осторожно берут их хоботами и относят подальше с глаз. Они помогают больным, старым и ослабленным особям, поддерживая их, пока те могут идти. Умершего закрывают ветками. И даже отмечают тризну по погибшим: великаны саванны могут до трех дней оставаться рядом с телом своего умершего товарища.
Некоторые исследователи полагают, что «человек начался со страха перед покойниками», то есть со страха перед смертью. Более того, они считают, что этот иррациональный страх перед мертвыми послужил флегматизатором для внутривидовой агрессии. Такая вот гипотеза существует – якобы появление орудий многократно усилило смертоносность нашего вида и для спасения от самоистребления должен был появиться социокультурный предохранитель. Он и появился в виде иррационального страха перед мертвыми собратьями своего вида. Сторонник данной гипотезы – уже упомянутый выше профессор Назаретян – называет этот невротический страх психопатологией, истероидной психопатией и считает, что мы – потомки этого «стада сумасшедших».
– У истоков культуры, – считает он, – стоит экспансия истероидных психастеников, у которых повышенная психическая лабильность и способность бояться не только реальных физических опасностей, то бишь патологически развитое воображение. Они выдумали способность мертвецов ходить, мстить живым. Они стали заботиться о мертвых…
Причем забота эта порой проявляла себя весьма странным образом. Ну, то, что покойнику клали в могилу предметы быта, чтобы его задобрить и обеспечить необходимым барахлишком на том свете, всем известно. Но иногда с ним делали странные вещи. Скажем, в Китае, в пещере Коудянь раскопали могилы двух синантропов, ноги которых были когда-то связаны (об этом говорило расположение берцовых костей). Зачем? Чтобы затруднить им житье на том свете? Нет, конечно. Чтобы помешать покойникам вылезти из могилы и начать вредить живым.
Кстати, обычай связывать покойника сохранился почти до наших дней. Так, например, до недавнего (по историческим меркам) времени поступали дикари Тасмании. Они еще и могилу заваливали тяжелыми камнями – чтоб уж точно не вылез! А в некоторых племенах Австралии этот обычай модернизировали – умершего на всякий случай пришпиливали копьем к дереву да так и оставляли. Возможно, тот же культурный генезис имеет и обычай сжигать покойника. А уж если задуматься о том, почему у нас до сих пор гроб гвоздями заколачивают…
В общем, настороженное и негативное отношение к смерти транслировалось на такое же отношение к покойникам. Смерть была штукой непонятной. Вот я сейчас есть, рассуждал человек, и есть яркий мир вокруг меня. А что будет с этим миром, когда я умру? Если я не смогу двигаться и не смогу видеть? Будет чернота? Наверное, такая же, какая бывает, когда я закрываю глаза. Но ведь и при закрытых глазах я продолжаю думать и осознавать себя! Я, например, воспринимаю черноту. Может, и покойник тоже? Ведь не может быть так, чтобы я совсем куда-то пропал, исчез!.. Я не хочу!.. Но тело распадется, и куда же денусь «Я»? Наверное, сознание может существовать без тела. Но как? В виде чего? В виде пустоты? В виде некоей летучей бесплотной эфемерности? Но зачем нужно такое существование, если мне все радости достаются только от тела, ибо имеют телесную природу?..
И поэтому древние египтяне так старательно сохраняли тела, а христиане и мусульмане внесли в свою мифологию допущение о том, что тело Хозяин Мира потом восстановит – специально для рая. Или ада. Ибо как можно вкусить удовольствий (пыток) без тела, они себе слабо представляли. С этой точки зрения религиозный рай – обезьяний рай, чисто животный. Рай в хлеву, где тебя чешут, дают вкусные помои, предоставляют каждый раз новую самку для случки… Современным верующим такое представление кажется примитивным, и они тщетно пытаются вырваться из силков телесности и придумать некие чисто ментальные удовольствия. Как мне однажды сказал ударившийся головой о религию Герман Стерлигов, «в раю я буду наслаждаться блаженством, торжеством райским!..» Детский сад и сплошная неконкретика, как видите. Представить наслаждения, которые бы не проистекали из тела, люди не могут, но при этом чисто телесные расчесывания им представляются немножко унизительными для Господского Сада – вот и витают в эмпиреях голого абстракционизма.
У футурологов и поклонников научной фантастики такого внутреннего раздрая нет. Они честно декларируют бессмертие в физическом теле – животном или электронном. Представить удовольствия механического тела нам трудно, но их никто и не обещает, ведь жизнь – не рай. Пусть даже и вечная!
Комментировать все вышесказанное я не буду. И зуб давать за описанную выше теорию не стану – я имею в виду гипотезу том, будто человек начался со страха перед своими мертвецами». Напомню лишь то, что говорил ранее: пиетет (или страх?) по отношению к мертвым есть и у некоторых животных. Так что, видимо, ужас перед смертью, растущий из инстинкта самосохранения и преломленный в абстрактные представления психикой и сознанием, лежит чуть глубже, чем представляется. И чем интеллектуальнее животное, тем интимнее его отношения со смертью.
Но как животное отличает мертвого собрата от живого, кроме неприятного запаха? По обездвиженности. Движение – настолько характерный признак живого, что его можно назвать главным. С физической точки