Не досмотрев, я со всех ног бросился в уборную, зажимая руками рот. Выворачивало меня долго. Наконец, поплескав в лицо холодной водой, я вышел и поплелся к выходу.
На другой стороне улицы дядя Гриша стоял рядом с Цвейгом. Тот пытался закурить, но рука его дрожала, и огонек спички никак не мог коснуться кончика сигареты.
– Поразительно, – произнес он тем не менее совершенно спокойно. – На заре двадцатого века… Непостижимо.
– Мерзость знатная, – угрюмо согласился дядя Гриша. – Но от меня-то что вам нужно?
– Я бы хотел пробраться в гримерную и потолковать с их примой, – небрежно ответил Цвейг. – Об этом кровавом вертепе стоит узнать побольше, а чутье подсказывает мне, что говорить с мсье Сен-Флораном бессмысленно… Отойдемте.
Завидев меня, дядя Гриша даже не удивился. Он махнул мне рукой, и мы втроем отошли за кусты. Цвейг бросил сигарету и носком ботинка втер ее в землю.
– Итак, вы одолжите мне ключи от пожарного хода, – сказал он. – Даю два червонца. Я проберусь к гримерной, а там уж сделаю все, чтобы красавица раскрыла мне тайны своего… гм… ремесла.
– Ежели пытать надумали, – хмыкнул дядя Гриша, – вам будет трудновато ее удивить!
– Вы что же, думаете, ее пытают по-настоящему? – засмеялся Цвейг. – Право же! Спектакли, конечно, омерзительные, на умы действуют, но ведь очевидная бутафория…
– Слушай, щелкопер! – взъярился вдруг мой опекун. – Ты на войне бывал?
– Как журналист бывал, – невозмутимо отвечал Цвейг. – Но участвовать не доводилось.
– Ясно, тыловая крыса, – буркнул дядя Гриша. – А я кунался в самое пекло. И уж настоящую кровь отличу!
Тут Цвейг все же обиделся:
– Да будет вам известно, что ваша война – это пережиток. Неужели вы не понимаете, что начинается новая эра? Еще немного, и «тыловые крысы», как вы изволили выразиться, построят новый мир, где не будет места ни войнам, ни суевериям!
– А мне кажется, война будет всегда, – тихо сказал я, вспомнив отца.
– Вздор, мой дорогой мальчик! Конфликты, что сейчас еще вспыхивают, – это лишь последние судороги варварства. Театр военных действий так же нелеп, как и театр ужасов. А что до крови, то я навел справки: она действительно настоящая. Берут на скотобойне купца Полухина, по рублю за ведро. Что до моих методов допроса…
Он жестом фокусника извлек из кармана визитки переливающееся искорками бриллиантовое колье.
– Честно говоря, подделка, – вздохнул он. – Но сердце красавицы, надеюсь, растопит.
– Ну, к делу! – буркнул дядя Гриша. – Деньги вперед. И вот что: сам я туда ни ногой. Знаете, где гримерные?
– Признаться, нет.
– Тогда пойдет мальчишка. – Дядя Гриша посмотрел на меня налитыми кровью глазами, и слова протеста застряли у меня в горле. – А я того… дело у меня.
Кабак твое дело, подумал я. Цвейг подал дяде Грише два червонца, тот схватил их жадно, как попрошайка, и исчез в темноте. Цвейг положил руку мне на плечо:
– Бояться нечего, мой юный друг.
– Раз нечего, что вас заинтересовало? – спросил я.
– Хочу знать, как они это делают, мой мальчик. Стоит только разоблачить эти трюки, и все их влияние сойдет на нет.
Мы выжидали в тени кустов, пока в окнах театра не погасли огни. Стрекотали сверчки, ласковый ветерок шептался с листвой, ночь дышала покоем, и трудно было поверить, что впереди нас ждет опасное предприятие.
– Пора, – сказал Цвейг.
Мы прокрались к двери пожарного хода. Цвейг протянул мне связку ключей, и я, быстро найдя нужный, отпер замок.
Внутри царила темнота. Цвейг достал из кармана книжку спичек, оторвал одну и зажег. При ее свете мы быстро нашли коридор, по обе стороны которого тянулись двери гримерных.
При мысли о том, что сейчас я вблизи увижу Безымянную, у меня все затрепетало внутри.
Найдя нужную дверь, Цвейг задул подбирающийся к пальцам огонек и отдал спички мне. Осторожно постучался. Ответа не последовало. Он постучал еще раз, с тем же успехом.
– Плохи наши дела, – молвил он. – Или барышня спит, или…
Его прервал оглушительный хохот откуда-то сверху. Я вскрикнул. За хохотом последовал ликующий клич и возбужденный гул голосов.
– Похоже, барышня веселится с друзьями, – с досадой пробормотал Цвейг. Будто в ответ, снова послышался истерический смех. – Осмотреть бы хоть ее комнату: не хотелось бы уходить несолоно хлебавши…
В этом он был одинок: мне хотелось уйти как можно скорее. Смех стих, но голоса стали громче, а темнота подкрадывалась со всех сторон. Тем не менее я выбрал ключ, отпиравший двери гримерных, и протянул Цвейгу.
Пока он возился с замком, спичка потухла. Я зажег еще одну.
Огонек осветил лесенку, ведущую на сцену… и горбатый силуэт с тяжелым ведром в руке.
Цвейг охнул. Гаро взревел, уронил ведро, расплескав содержимое, и, наклонившись, выхватил из-за голенища сапога разделочный нож – тот самый нож, которым на сцене терзал Безымянную.
Цвейг вскрикнул, когда нож достал его в плечо, и кулаком, в котором сжимал ключи, ударил горбуна в висок наотмашь. В этот момент спичка погасла, снова погрузив нас во мрак.
Время, потребовавшееся на то, чтобы зажечь очередную спичку, показалось мне вечностью.
В дрожащем неверном свете я разглядел бледное лицо журналиста, а потом увидел Гаро, лежащего с разбитой головой в огромной багряной луже.
– Я не хотел… – растерянно пробормотал Цвейг.
Спичка потухла.
– Это не его кровь, – сказал я. – Она была в ведре. Вы говорили, они берут свиную…
– Точно! – воскликнул он. – Но… зачем нести ее сюда ночью?
Ответить я не успел. Со всех сторон послышались крики и топот множества ног. Сомнений не было: нас окружили. Вдруг яркий свет резанул мне глаза: Цвейг широко распахнул дверь гримерной.
Мы ворвались в комнату. Цвейг захлопнул дверь и повернул ключ в замке.
Гримерная оказалась довольно просторной. Я увидел туалетный столик с зеркалом… мягкую софу… кедровый гардероб… окно, обрамленное тяжелыми портьерами и, увы, забранное толстой решеткой… гниющую кучу цветов в углу… нагое тело, распростертое посреди комнаты… отсеченную голову, окруженную нимбом темных волос…
Я разинул рот, пытаясь закричать, но не смог издать ни звука. Цвейг тут же зажал мне рот ладонью.
Кто-то что-то прокричал по-французски, и дверь затряслась под градом ударов.
– Засекли! – простонал Цвейг. – Засекли, черти. Прячься в гардероб!
– А вы?
– Обо мне не беспокойся. Тебя они не видели, прячься!
– Зачем вы не взяли с собой пистолет!
– Какой еще пистолет? – прошипел Цвейг. – Я не герой синематографа. В гардероб, живо!
– А… – начал я; панический страх боролся в моей душе с совестью.
– Живо! Я как-нибудь справлюсь.
Я метнулся к шкафу. Повернул ключ, распахнул тяжелые двери, ворвался в пахнущий нафталином мрак и, осторожно прикрыв за собой двери, приник глазом к замочной скважине. Цвейг подбежал к туалетному столику и принялся отчаянно толкать его к двери, но было ясно, что забаррикадироваться он не успеет. Звонко треснуло дерево, вылетел, брызнув щепой, замок, и дверь распахнулась, пропуская в гримерную дьявольскую труппу.
Цвейг встретил ее предводителя – дюжего детину с топором