Иван широко улыбался. Утро выдалось замечательное. Вересень уже на дворе, а погодка по-прежнему на загляденье — тепло, хорошо. Благодать! Вон, птички летят какие-то, курлычут — в полуденные земли подались, перелетные! Ладно им в поднебесье порхать, крылатым!

Князь Берендей Вячеславич, один из младших сыновей Вячеслава Владимировича, сына Владимира Мономаха, всю молодость промыкался приживалой у старших братьев. Однако ж потом сумел-таки выдвинуться, уговорил тогдашнего князя киевского дать ему собственную волость. Как раз Тиборск в тот год изгнал очередного князя — не полюбился чем-то.

Берендея туда и определили.

До того в Тиборске князья сменялись чуть не каждый год — не приживались отчего-то. А вот Берендей прижился — до старости просидел в Тиборске, никуда больше не переходил, никому нового владения не уступил. А помер старик — заспорили князья, кому теперь в Тиборск садиться. Спорили, спорили, а как опомнились, глядят — уж давно Глеб, старший сын Берендеев, отцовский трон занял и слезать что-то не торопится. Начали было соседи усобицу, да как-то все само потихоньку заглохло…

И то сказать — времена уж давно сменились, наставление Ярослава Мудрого много лет как устарело. Род Ярославов размножился, распался на десятки ветвей, уже не распознаешь — кто кого старше, кто кому кем доводится, кому где в какой черед княжить… Князья друг другу уже не близкие родовичи, как когда-то, а троюродные, четвероюродные, а то и вовсе один Бог знает какие братья да племянники… Сплошь споры, неурядицы — не диво, что все чаще не по старой Правде наследуют, а по закону отчины: где отец сидел — там и сын сядет.

Куда как проще.

Да и князь Глеб не из таковских, чтоб спокойно вотчину кому-то там уступить. Он молодец не из пугливых. На него тележным колесом не наедешь, совиным криком не пуганешь… И разумом князя Господь не обделил…

А вот меньшому сыну князя Берендея до Глеба далеко. Сначала отец, а потом и старшой брат попросту махнули на Ивана свет Берендеича рукой — неумен княжич, на удивление неумен. Ни к какому делу не приткнешь. Недаром же дураком прозвали. Конечно прозвище это двойной смысл имеет — при непорочных девицах его лучше не произносить, стыда не оберешься…

Однако Иван его вполне заслуживал. В обоих смыслах.

Сейчас княжич скакал по лесной тропе навстречу восходящему солнцу, время от времени шмыгал носом (ширинку[5] он давно потерял, так что соплей в ноздрях скопилась тьма) и напевал песенку:

— Хорошо поешь, душевно! — донесся из кустов сипловатый баритон.

— Благодарствую на похвале! — весело крикнул в ответ Иван. — Кто таков, добрый молодец?

— Хороший человек в беде тяжкой, — ответил неизвестный. — Сам не выберусь… Подсоби, а?.. Что тебе стоит?

Иван натянул поводья, хлопнул Сивка по шее и легко спрыгнул на землю. Помочь кому-нибудь он никогда не отказывался.

Конь захрапел, настороженно косясь в сторону кустов. На губах рысака выступили хлопья пены. Иван нахмурился, перехватил узду покрепче и дернул Сивка за собой. Силушки в руках молодого богатыря хватало — несчастный коняга волей-неволей поплелся к кустам.

— Ну, где ты тут?.. Ы-ы-ё!!! — отшатнулся Иван.

Ладонь невольно разжалась, Сивка высвободился, истошно заржал, встал на дыбы и бросился наутек. Иван метнулся было вдогонку, да поздно, поздно — перепуганный конь мчался что есть духу. Княжич и сам в первый момент едва не наложил в портки.

Потому что прямо за кустами сидел огромный волк.

Сидел однако ж смирно, не бросался, так что Иван хоть оцепенел, хоть взялся за меч, но в драку пока не полез. Даже стал понемногу отходить от испуга.

— А кто звал?.. — озадаченно огляделся он по сторонам. — Звал же кто-то…

— Я звал, — хмуро ответил зверь.

— Е-ма!.. — выпучились глаза парня. — Волк говорящий!..

Волк угрюмо смотрел на него, не произнося ни слова.

— Ну-у-у-у… — восхищенно цокнул языком Иван, сообразив, что прямо сейчас на него нападать не станут. — Прямо как в сказке!..

— У кого-то как в сказке, а у кого-то лапа в капкане, — сумрачно буркнул волк. — Может, все-таки поможешь?

Княжич только теперь обратил внимание, что зверь сидит в очень неудобной позе, а левая передняя лапа у него покрыта запекшейся кровью. Иван почувствовал, как по горлу проскальзывает тугой комок — он ужасно не любил смотреть на открытые раны. Воротило.

Капкан-самолов оказался очень необычным. Иван не слишком-то разбирался в охотничьих премудростях, но распознать серебро вполне мог. Кому же это пришла на ум такая причуда — сковать из серебра целый капкан? С таким богатеем и знакомство бы завязать не худо — у него, видать, монет куры не клюют…

Однако кроме этого капкан еще и был обвязан ремешком, увитым необычными растениями — голубая травка с четырьмя цветками и нечто вроде гороховой лозы с листьями крестиком и багровым цветочком. Оба растения явно причиняли волчаре боль, да нешуточную.

А уж выглядел волчара настоящим чудищем, что и говорить! Матерый, гривастый, в холке выше обычного волка на добрый локоть, шерсть гладкая-прегладкая, словно гребнем расчесана, серая-пресерая — ни единого волоска иного цвета. Клычищи огромадные, лапы мощные, когти длинные, уши торчком, а глаза…

Человеческие глаза-то, не звериные.

— Оборотень! — ахнул Иван, догадавшись, на кого нарвался. — Волколак!

— Ну, в целом правильно, — уклончиво ответил волк. — Хотя тут есть свои нюансы…

— Чур меня, чур, чур, чур! — испуганно замахал руками княжич, не поняв последнего слова и