— Ишь как! — подивился Иван. — А сколько тебе лет-то, а?
— Семьдесят семь, — равнодушно ответил волколак.
Иван снова начал глупо моргать. Его собеседник выглядел от силы на сорок.
Яромир снисходительно усмехнулся и объяснил:
— Я ж оборотень, забыл, что ли? Я три человеческих срока прожить могу… если раньше не прибьет никто, конечно. Пытаться многие пытаются…
— А она кто, мамка-то твоя? Самого Волха жена, ишь ты!..
— Да как тебе сказать… — почему-то отвел глаза Яромир. — В другой раз как-нибудь расскажу, ладно? А в погребе ты все-таки пошарь — у меня в пузе кишка за кишкой с дубьем гоняется…
Иван неохотно открыл люк и спустился в прохладную сырую ямину, заполненную брюквой, морковью, репой, свеклой. В самом глубоком и холодном углу стояли крынки с маслом и молоком, лежала нарубленная лосятина.
А в самой избе[9] нашлись снизки лука и сушеных грибов — рыжики, грузди, маслята. Из-под нар Иван вытащил решето с клюквой, туесок лесного дягиля, щавеля, кислицы, кувшин березового сока.
— Угощайся, — широким жестом обвел все это богатство Яромир, баюкая пораненную руку. — Мой дом — твой дом.
Молодой княжич почесал в затылке. Звучало это, конечно, здорово, только вот готовить угощение явно предстояло ему, Ивану. Он шмыгнул носом, подумал, но потом все-таки пересилил лень-матушку и взялся за дело.
Для начала Иван промыл и залил водой грибы. Их он поставил на небольшой огонь — пусть пока размягчатся. Сам тем временем занялся мясом. Хорошенько отбив лосятину, княжич нарезал ее на куски, щедро посолил и выложил на предварительно разогретую сковороду.
В самом большом горшке смешались лук, морковь, репа, щавель, кислица, клюква, туда же пошло поджаренное мясо, сверху накрытое маслом. Размягченные грибы княжич мелко порубил, развел отваром и перелил в большую миску. Туда же покрошил свеклу и брюкву, заправил солью и молоком, капнул чуток березового сока.
В общем, в конечном итоге Иван истратил большую часть запасов оборотня. Получилось нечто наподобие свекольника и что-то вроде тушеной лосятины. Стряпал княжич, конечно, так себе, но старался изо всех сил.
— Там холодец в чугунке есть, подай-ка сюда, — приподнялся на локте Яромир.
Холодец оборотень хлебал жадно, перемалывая волчьими зубищами хрящики и костный мозг. Сожрав целый чугунок, он запил его крынкой молока, закусил дягилем, сыто выдохнул и потянул носом на запах тушеной лосятины.
— Куда в тебя лезет-то столько, проглот? — недовольно покосился на него Иван, едва успев спасти свекольник.
— Я б на тебя после трехдневного поста посмотрел… — огрызнулся оборотень, наворачивая лосятину. — Хр-р-р!.. Хор-рошо! Благодарствую… Молодец, что сварил, у меня сил нету…
— А сырое что — брезгуешь? Что ж ты за волк-то?..
— Сырое мясо мне нельзя, — мрачно ответил Яромир. — После него в человека перекидываться трудно — звериное накатывает, поглотить норовит. Так многие пропали — «вызверились», навсегда волками стали… а то и еще кем похуже. А уж если человечину попробуешь… это все. Конец. Уже не выберешься — если и сумеешь обратно перекинуться, разум все равно так и останется со зверинкой, всю жизнь на людоедство тянуть будет.
Перекусив свекольником, Иван уселся на рундук[10], утер губы рукавом и уставился на Яромира. Тот лениво прожевал последний кусок лосятины, кинул в рот горсточку клюквы, запил березовым соком и приветливо спросил:
— Ну? Что скажешь, Иван?
— Коня у меня нету больше, — почесал в затылке тот. — Сбежал мой Сивка. Как я теперь до брата доеду? На своих двоих до Ратича?
— Тьфу, я-то думал, хорошего что скажешь… — разочарованно фыркнул Яромир.
Оборотень некоторое время задумчиво глядел своему спасителю в глаза, а потом хлопнул себя по колену и решительно заявил:
— Ладно, не кручинься. Помогу я тебе, Иван.
— Это как? — усомнился Иван. — Из сундука мне нового коня достанешь?.. Или на своей хребтине потащишь?..
— Ты смотри, какой догадливый… — усмехнулся Яромир.
Княжич недоуменно заморгал, между делом собирая подливку моченым груздем. Скушав пропитавшийся мясным духом грибок, он высморкался в рукав и спросил:
— Правда, что ли?
— Брешу, думаешь? — спокойно посмотрел на него оборотень. — Да ты не переживай, я все равно в город собирался. Соль почти кончилась, ну и еще кой-чего…
— А дотащишь? — продолжал сомневаться Иван, невольно щупая пузо.
Конечно, живота мешком, как у дядьки Самсона, не обнаружилось. Однако пудов[11] этак пять с половиной княжич весил — росту немалого, плечи широченные, силенок в руках вдосталь. Кровь с молоком, настоящий молодой богатырь!
К этакой стати еще бы и ума капельку…
— Дотащу, дотащу, — успокоил его волколак. — Я, как-никак, Волху Всеславичу сын, оборотень из оборотней! Али зря Серым Волком прозываюсь, по-твоему? Я день и ночь бежать могу, ровно птица в поднебесье парит — двести поприщ[12] в день сделаю, десять пудов на спине утащу и не запыхаюсь!
— Да до Ратича почти сотня верст[13]… — озадачился Иван.
— Ну вот за полдня и добегу. Но уже завтра — утро вечера мудренее…
— Какого вечера — солнышко на полудне еще только!
— Просто поговорка. Мне сначала руку заживить надо. Отдыхай пока, Иван. И я отдохну.
Иван еще немного подумал, а потом нагло заявил:
— А у меня на коне еще и оружие оставалось! Как я теперь без меча буду? Что я — пастух, что ли, какой, с одним ножом? Я, чай, княжич, мне так-то невместно!
— А что — хороший меч был?
— Самый лучший! Мне его еще батюшка подарил — наилучший булат, рукоять самоцветная! Гюрята-коваль три дни над ним бился!.. а теперь татю какому-нибудь достанется, конокраду вшивому! Не дело княжичу — да вдруг без меча! А ну тать нападет!..
— Ладно, Иван, не кручинься, помогу тебе и в этой беде, — пожевал губами Яромир. — Я добрый… иногда.
— А что — у тебя тут оружие есть? — оживился Иван, завертев головой.
— Нету ничего. Головой подумай — зачем мне эта ржавчина? Прикинь-ка волка с мечом или кистенем на поясе — не смешно ли?
Иван представил такое зрелище и расплылся в широченной улыбке — вспомнились скоморошеские потехи, когда козлов или собак одевали по-человечьи, а потом гоняли со свистом, с улюлюканьем. Забава была веселая, вся детвора радовалась.
— Вот лук разве найдется — посмотри в том углу, на крюке подвешен, — продолжил Яромир. — А врукопашную я безоружным выхожу — в промежуточной форме, чистым волколаком. У меня когти знаешь какие — ну чисто ножи!
Иван бережно достал указанное оружие. Превосходный лук — тугой, разрывчатый[14]. Внутренняя планка можжевеловая, внешняя березовая, усилен лосиными сухожилиями, склеен лучшим рыбьим клеем, рукоять выложена костяными пластинками. Кибить[15] пока еще «голая» — тетивы лежат в туле[16] вместе со стрелами. Аж восемь тетив — для всякой погоды. Сухожильные для