Наконец поезд прибыл. Город толком я посмотреть не успел. Битком набитый автобус привозит меня к цели. Но чтоб зайти в училище, нужно выстоять очередь, как в Мавзолей. И я стою, с пакетом документов под мышкой и с чемоданом у ног. Десятый час стою. Жара градусов тридцать пять. В очереди такие же пацаны, как и я. Будущие абитуриенты. В майках, трениках с коленными пузырями. Под низкорослыми куцыми тополями, в пыльной траве, навалены авоськи с едой.
Периодически пацаны объединяются в небольшие кружки, вываливают в центр на газету яйца, хлеб, вареную курицу, огурцы с помидорами. И едят.
От харчей явно воняет, но амбре никого не смущает. Пацаны наедаются, негромко рыгают, перекуривают и возвращаются в очередь.
И вот уже КПП. В окне мечется голый по пояс военный. На голове пилотка. Во рту золотые фиксы. На узкой груди блекло-синий партак, худая баба с жидкими волосами и с короной, напяленной набекрень. Набивал это произведение, судя по всему, какой-то пьяный матрос. Во время шторма. Да… Зачем же тогда мне надо было выводить свои татуировки перед поступлением? Они, конечно, тоже не были произведениями искусства. Что колют во дворе в шестом классе? Крестик, кораблик, змейка. Папа как-то заметил мои картинки.
– Что это?
– …
– Поди смой.
Пошел. Мыл. Не смывается, естественно. Год ходил при папе в одежде с длинными рукавами. Снова попался. Но у папы было хорошее настроение.
– Я ж тебе говорил.
– Не отмывается…
Вместо ожидаемого подзатыльника папа отреагировал неожиданно. Уткнулся в свою послеобеденную газету. Потом разочарованно произнес:
– Разведчиком ты уже не будешь.
– Почему?
– Особые приметы.
Приметы… Кто меня сватал в разведчики? Я представил себе грудь штурмбанфюрера Штирлица, разрисованную церковными куполами, и его же ноги с серо-синим вопросом-ответом: «Куда вы идете?» – «Туда, где нет закона!» Все точно так же, как у моего товарища детства Сережи Ко́беля. Но Сережа не шпион, не разведчик. Он, как принято говорить во дворе, человек заслуженный, три ходки. И, стало быть, три наколотых купола. И надпись красивая на груди: «Прости матери слезы!»
А я… я иду не в разведчики, а в замполиты. И этот, военный, с наколотой бабой в короне, принимает у меня пакет документов.
– Откуда?
– Монино.
Толстые губы кривятся. Желтеют фиксы.
– А… Монинская мафия! Добро пожаловать в КВАПУ!
– Сержант! Пухонин!!!
– Я, товмайор!!!
– Занимайтесь своим делом!
– Йййесть!
Сидящий здесь же на КПП офицер кидает мой пакет в общую кучу.
– Заходите на территорию. Сейчас будет построение.
И вот я в училище. Асфальт, расплавленный, мягкий, продавленный курсантскими сапогами и абитуриентскими кедами. Выгоревшая под лучами ярила трава. Это и есть военно-политический Шаолинь, в котором куют легендарных комиссаров? Дух не захватывает, сердце не рвется из груди. Ничего героического.
– Так! Внимание! В колонну по четыре…
Фиксатый сержант Пухонин начинает было командовать нами, высунувшись из окна КПП:
– Свободен!
Его грубо прерывает неизвестно откуда вынырнувший загорелый чувак. Белое, выцветшее обмундирование, как у красноармейца Сухова. Голубые курсантские погоны. Чувак подает команду сильным низким голосом, делая свистящее ударение на последний слог последнего слова:
– В колону по четыре становиссссссь!
Мы крутимся, суетимся, и все без толку. Тогда курсант ладонью, жестко рубя, указывает на асфальте место каждому из нас.
– Ты! Сюда встань!
– Ты! Сюда.
– Сюда.
Потом, отступая на несколько шагов назад, он любуется нами. Так художник рассматривает на мольберте создаваемый им пейзаж. Но вдруг новоявленный командир снова гаркает:
– Вещи к осмотру!!!
Блин. Зачем так орать? Лично я и так все прекрасно слышу.
Выставляем перед собою поклажу. Я кладу чемодан на асфальт, синхронно всковыриваю замки и поднимаю крышку. Так гангстеры в кино распахивают дипломат, показывая, что тот набит деньгами. Но в моем чемодане нет ни копейки. Там цивильные брюки, рубашка, туфли, спортивные трусы, пара носков, мыло, мочалка, да вот и все.
Сержант не унимается:
– Алкоголь! Провизию! Лекарства! Складываем вот сюда!
Куча запрещенных предметов на траве быстро растет. Курсант прогуливается вдоль строя, заглядывая в авоськи, копается в сумках и снова кричит:
– Шаг вперед шагом марш!
Сзади, у КПП, формируется следующая шеренга, следующая…
Час, два, три… Солнце уходит, но жара не спадает. Вот это прием. Месяца два назад по телику показывали документальный фильм, там была сцена, прибытие евреев в концлагерь Освенцим. Черт возьми, как похоже. Только собак нет лающих. Стоп. Ну и сравнение. Ну ты и даешь, парень, ну даешь. Неправильно это. Тем более что там зима была, а тут лето.
Наконец на нас наезжает тень от стоящего рядом блочного здания. Из окна верхнего, пятого, этажа появляется обнаженный торс. Курсант. Вылитый мой новый знакомый, сержант Пухонин. Ну прямо брат родной. Он бросает на нас быстрый взгляд и отталкивает от себя вниз какой-то предмет.
Бац!!!
В клумбу падает жестяное ведро с разлетающимся из него мусором.
Курсант улыбается. И сам себе выставляет оценку.
– Пять баллов!
Вот и шкала ценностей. Хорошо – «пять баллов». Плохо – «два балла». А средне как? «На троечку»? Тоска… Ничего. Я здесь долго не задержусь, у меня свои планы. Тут, говорят, за любой залет абитуриенты вылетают, как пробка из бутылки. Залет? Да хоть два. У меня талант. Можно сказать, черный пояс по залетам. Я же говорю, есть план. Отчисление, документы в зубы и оглобли в сторону славного кавказского города Орджоникидзе. Пехота ждет!
Вот и жилая зона для абитуриентов. Палатки, палатки, палатки… Говорят, нынче конкурс в КВАПУ двадцать человек на место. Скорее всего, я и так не поступлю.
Курсант заводит нас на территорию.
– Стой!!! Значит, так, слушай сюда!!! Это ваш лагерь! Здесь будете жить! Пока не вылетите!
Курсант безжалостно ухмыляется и продолжает выкрикивать каждое предложение, как отдельный революционный лозунг:
– Это! Гражданский сектор! Военная абитура вон там, дальше!
И продолжает чуть тише:
– Вам соваться туда не советую.
Снова громко:
– Ясно???!!!!
– Да, ну, ага…
Курсант превращается в животное. Он впадает в бешенство.
Даже сквозь загар видно, как багровеют его жилистая шея и коротко стриженная голова! Боже, да у него, видать, эпилепсия! Он выкатывает глаза и, дергая черепом, будто жестоко кашляет, ставит рекорд по громкости крика:
– Да не да, а так точно!!!!!!
– Так точно!!!!!!!!
О чудо! Наш командир моментально приходит в себя! Он выздоравливает! И даже улыбается! Потом подмигивает нам и произносит слова так, как делятся сокровенным:
– Ну тогда разойдись.
Куда тут расходиться? Гражданский сектор… Ага, сюда селят тех, которые поступают со школы. Таких несколько тысяч. Бродят по лагерю или сидят, смотрят на гражданку сквозь забор, как военнопленные.
Теперь мой дом – десятиместная солдатская палатка. Внутри железные кровати, матрасы, белья нет. Духота. Мухи. Пыль. Вот так закаляется элита. Комиссары. Как там мой папа поет, когда водочки выпьет… «Замполлиты! Поллитруки! А по-прежнему коммиссаррры!» Передовой отряд Коммунистической партии в Вооруженных силах Советского Союза.
Мой папа, лейтенант Сладков, и я, будущий курсант КВАПУ (тот, что на руках)
Другая часть лагеря в