Нас делят на бывших военнослужащих и бывших школьников. Первые – в сторону. Им достаются наряды, караулы и так далее. Мы – на КМБ. Курс молодого бойца. Что-то типа ввода в тему. Или просто ввода. Без вазелина. Итак… Военная жизнь началась.
Я стою на тумбочке. В смысле не сверху, а рядом, но в армии так говорят: «стоять на тумбочке». Я дневалю. Ну, то есть нахожусь напротив входной двери. Пялюсь на нее во все глаза. Вдруг войдет кто-то из руководства Вооруженных сил СССР. Старшина, например.
Короче, это первый в нашей ротной истории наряд. И он мой. Старшина Бобкин днем вызвал меня из строя, сообщил, что, мол, я, курсант Сладков, один из избранных. Поздравил. Отправил готовиться.
Я полистал устав. Белиберда какая-то. Покемарил на сваленных в бытовке плащ-палатках и валенках. И наряд начался.
По уставу нас, дневальных, трое. У тумбочки обязательно должен находиться один из них. Пожар, землетрясение, ядерная война – эти мелочи старшину не волнуют. Два шага в сторону, и ты совершаешь воинское преступление под названием «сойти с тумбочки». О наказании за это мы предупреждены.
– Будете очко драить у меня целую неделю!
Так нам пообещал старшина. Стоят обычно по два часа, меняя друг друга. Есть еще и дежурный. Он покрикивает на «свободных» дневальных, заставляя работать. И те пашут сутки напролет, как папа Карло!
Вечереет. Тоска. Тумбочка. У входа в стеллажах строем висят шинели. Без погон и шевронов. Серый цвет. Господи, тоска-то какая. Неужели мне предстоит провести в этих хмурых стенах четыре года?.. Не армия… Тюряга прям. Со мной в наряде земляк, Вовка Омельченко. Омеля. Тоже из Монино. Ходит, вон, ровняет шинели, насвистывает. Настроение у него хорошее. Каждому свое.
Ночью сержант Загоруй и еще один дневальный отправляются спать (по уставу – отдыхать лежа). На страже Родины остаемся я и Вова. И вот проходит пара минут, и Омеле в голову приходит гениальная мысль. Я, говорит, пойду посплю, а ты стой. Потом поменяемся.
Ну стою. Муторно. Время как каучук. Не течет, а тянется. Не сходя с тумбочки, перематываю портянку. Стоя. Скрип двери. На пороге здоровенный полковник. На рукаве кителя повязка: «Дежурный по училищу». Замираю, держась за тумбочку, стоя на одной ноге, и одновременно подаю команду (сержант научил):
– Дежурный по роте на выход!
Полковник одобрительно кивает и, заложив руки за спину, прохаживается вдоль висящих на стене стендов. Там боевые листки, стенгазета и еще всякая дребедень, оставшаяся от прежних обитателей этой казармы. Проходит пять минут, десять… Полковник поглядывает на часы.
– Ну где твой дежурный?!
– Спит.
Полковник открывает рот и ловит воздух, как ловец жемчуга, вынырнувший из воды. Он глотает слюну, морщится, как при ангине, и шипит, словно удав:
– Что???!!! Сюда мне его!!!
Я, недовольно фыркнув, покидаю тумбочку, иду искать.
А где он, этот Омеля? Рота «китайская» – не сто человек, а все двести. Рыскаю в темноте. Фонарик бы… О! Нашел! Земляк-Вольдемар в трусах и майке валяется на своей заправленной койке. Ремень со штык-ножом висит на спинке стула.
– Вставай! Вова, вставай!
– Что там?
– Дежурный по училищу приперся! Тебя спрашивает!
– Скажи, что я сплю…
– Да говорил! Он какой-то ненормальный, тебя требует!
– Ладно, иду.
Без слов возвращаюсь обратно и застываю оловянным солдатиком рядом с тумбочкой. Полковник вышагивает вдоль шинелей. Взгляд на часы. Угрожающее сближение. Багровое лицо в двух сантиметрах от моего. Глаза бешеные. Он выдавливает слова по слогам, сквозь сжатые зубы:
– Где де-жур-ный?
Снова бегу в спальное помещение. Омеля опять спит.
Валяется, гад, поперек койки! Бриджи натянуты до колен. Синие армейские трусы распластаны, как пеньюар. Белесые ляжки светятся в темноте. Затылок на пузе соседа. Я бью земляка сапогом. Со всей силы.
– Блядь, Омеля, подъем! Этот полковник меня задолбал! Бегом на выход!
Если б не Кутергин (я выучил фамилию этого человека), а какой другой офицер… Мандец бы нам! Всему наряду! Лично я на его месте никого бы не пощадил! Поднял бы старшину, вызвал бы офицера, ответственного по батальону… И плевать, что ночь, что это первый в жизни наряд… Это была бы расправа. Да-да, расправа… За годы службы я узнал, что это такое. Успел… На себе ощутить. И, надо сказать, частенько по делу. Хотя… Разные козлы попадались.
Дежурный по училищу Кутергин дождался Омелю и молча ушел. Теперь спать ухожу я. Омеля против. Не волнует. Моя очередь.
* * *КМБ. Это страшная аббревиатура. «Курс молодого бойца». Тридцать дней. Месяц, который потом до смерти снится каждому, кто начинал воинский путь в качестве рядового. Это месяц, за который тебя превращают в мужчину. Другие мужчины.
Август. Училище опустело. Старшие курсы убыли в летний отпуск. Остались лишь мы, новоявленные «минуса». Откуда такое название? А у нас на шинели и на парадном кителе прилеплена к рукаву желтенькая такая полоска, она и похожа на минус. И статус у нас здесь такой же. Ниже, чем нулевой. Курсантов, поступивших из армии и военно-морского флота, на КМБ не привлекают. Им готовиться к присяге не надо. Они ее давно уже приняли. Некоторые успели повоевать. А некоторые вообще отслужить. Есть такие великовозрастные, что поступали в училище по личному разрешению Министра обороны СССР. Того самого Устинова Дмитрия Федоровича, персонажа казарменной классики. Вот она:
Спи, демоба, сладко-сладко!Пусть приснится дом родной!Баба с пышною п…!Море пива, водки таз! И Устинова приказ!Об увольнении в запас!Последнюю строчку при декламации этого окопного шедевра следует произносить нежно-нежно, в истоме, закатывая при этом глаза.
Нам до дембеля далеко. Мы – начинающие, неопытные, изнеженные гражданкой, а поэтому и бесправные. Нас нужно как можно быстрее поставить в строй. Для этого и придуман КМБ. Утром подъем. Кросс. Обычный, три км. А вот по среда́м мы бегаем на Черную речку. Шесть километриков. Это отдельная тема. А в обычный день после бега разминка, спортгородок, водные процедуры. Главная трудность начала дня не в зарядке. Здесь мы поднаторели. Другое. Представьте расположение… Точнее, спальное помещение нашей казармы. Сто пятьдесят коек, сто пятьдесят накрытых простынями тел. И вон он, справа, на первом ярусе ты. Последние минуты сна. Ты еще в неге, но чувствуешь, сейчас у тебя отнимут сон. А впереди кошмар. Надо же, нормальных людей кошмары мучают ночью. Нас днем. Итак, до подъема