А что с Ивановым? Уж не заболел ли?
Все мы под южным солнцем изнемогали от жары. А Иванов, коренной северянин, чувствовал себя здесь как белый медведь в крымском зверинце. Обычно Николай не пропускал ни одного водоема, колодца и даже городской ванны, чтобы не искупаться или хотя бы облиться. Были случаи, когда он с моста бросался в речку, а потом, весь мокрый, догонял взвод. За это его не раз наказывали, стыдили, но он оставался самим собой.
И вот глазам не верю: все купаются, стирают, а Николай Иванович даже лица не освежил.
С гимнастеркой в руке я подхожу к нему. Но меня опередил Курдюков:
— Палтус, ты что… мамалыгой объелся?
Иванова еще во время конфликта с финнами бойцы прозвали Палтусом. Однажды возле костра он, малоразговорчивый, произнес пятиминутную речь и так расхвалил мурманскую чудо-рыбу, которая жарится в собственном жиру, почти не имеет костей и сама тает во рту, что все слушатели облизнулись. А главное, диковинное название рыбы в какой-то мере совпало со странным характером Иванова. Так и приклеилось к нему это прозвище.
Иванов воспринимал его без протеста, видимо, название любимой рыбы воскрешало в его памяти суровые северные пейзажи, дом, кубрик, где по вечерам рыбаки и охотники рассказывали редкие случаи из своей богатой приключениями жизни.
А вот выражение «мамалыгой объелся» ему не понравилось. Иванов хмуро повел бровями и буркнул:
— Я не обжора!
На мой вопрос, почему не купаешься, последовал ответ:
— Не могу, товарищ комбат.
— Что так?!
— Да так… Сам себя наказал.
— За что же?
— Есть за что, — уклончиво ответил он и запыхтел цигаркой.
Иванов сразу оказался под обстрелом многих любопытных глаз. Михаил Круглов, к которому вернулся слух, сказал, что пулеметчик, видимо, прошлый раз, пока купался, проворонил свое белье. Другой боец высказал предположение насчет телесной крапивницы. А Шугаев посоветовал ему:
— Освежись, на баню не рассчитывай…
Командир имеет право приказать бойцу искупаться.
Но я оставил Николая Ивановича в покое. И не только потому, что ценил его как снайпера-пулеметчика. Мне припомнился случай, который произошел с ним во время советско-финской кампании. В ту суровую зиму он вдруг лишил себя самого необходимого отдыха между боями — сна. Я вмешался:
— Почему не спишь?
— Не спится, товарищ капитан.
Пытаюсь узнать причину:
— Худые вести из дому?
— Да нет, дома все в порядке.
Две ночи он добровольно топил печурку, а на третью исчез. Я, конечно, забил тревогу, думал, может быть, утащили его финны, как у соседей часового. Но оказалось, что Иванов сам выследил «кукушку», которая порядком беспокоила нас. Он сказал:
— Пять дней назад этот гад чуть не загнал меня в землю.
И вот Николай Иванович приволок раненого вражеского стрелка. Пришлось и похвалить его и наказать.
Теперь Иванов, видимо, в чем-то маху дал и, пока не исправит свою ошибку — не искупается. А соблазн для него был велик. Отходя, мы пересекли пять притоков Днестра и подошли к берегам Южного Буга. Правда, нам было не до купанья. Ежедневные бои изнуряли нас до того, что мы мечтали лишь о том, куда бы голову приткнуть на часок.
За Иванова я был спокоен. Свою надежность в бою он доказал еще во время прорыва линии Маннергейма. Да и все «старики» воевали достойно. Хуже дело обстояло с новым пополнением.
Новобранцев довелось обучать военному делу, когда Красная Армия отступала, когда начались перебои в снабжении, когда день ото дня все больше нарушалось взаимодействие, когда наша дивизия получала приказы не из штаба 17-го корпуса, который где-то заблудился, а из 18-й армии, а то и прямо от фронта.
Воспитание молодых бойцов — дело многих. Мне помогали Сосин, Шугаев, красноармейцы — ветераны части, такие, как Андрей Курдюков и особенно Николай Иванов.
Иванов попросил перевести его в самый слабый взвод вновь сформированной роты. Его второй номер погиб в недавнем бою, и Иванов вскоре подготовил себе помощника из новичков.
Затем он подобрал на поле боя исковерканный пулемет, починил его в автолетучке бронероты и обучил искусству пулеметчика еще двоих ребят из своего отделения. Сам Николай владел оружием в совершенстве.
Как-то он подобрал в кустах брошенный миномет вместе с ящиками мин и, конечно, вооружил им свое отделение. Маленькая боевая единица в составе всего восьми человек во главе с бывалым воином превратилась в грозную силу.
Этому примеру последовали и другие отделения роты. Николай Иванович всем внушал, что солдат, бросивший оружие, — предатель:
— Потому как он уже смирился с поражением, да еще снабжает врага оружием, помогает ему. Нет, мы с этими винтовками, пулеметами, минометами еще погоним врага назад.
Я заметил, что тот воин, который сумел себя перевоспитать, умеет и других повести за собой. Видел я и то, что Иванов по-прежнему не купается. Ясно было, что он пока не достиг поставленной перед собой цели.
Однажды, это было в районе Первомайска, командир роты разрешил Иванову обратиться ко мне с одним «наболевшим вопросом». И я сразу смекнул, что речь пойдет о том, что заставило знатного пулеметчика самого себя наказать.
— Так вот, товарищ комбат, — начал он смущенно, — признаюсь: мой напарник убит из нашего же «максима»…
— Как из нашего?! — удивился я. — Под свой огонь попал?
— Нет. Фашист стрелял из «максима». Наш-то, отечественный, лучше ихнего. Вот враг и приспособил…
По звуку пулеметной стрельбы Иванов безошибочно определял систему оружия.
— Разве этакое можно терпеть: из нашего пулемета нас же и бьют!
Иванов оглянулся и доверительно зашептал:
— Вот я придумал, как вернуть «максима» домой…
Николай Иванович посвятил меня в свой план. Он продумал его основательно. Я внес одну лишь незначительную поправку. Иванов подкараулил и сбил финскую «кукушку» в зимних условиях, можно сказать в своей родной стихии. Тут же придется действовать не но мягкому снегу, не на лыжах, а на земле, засушенной солнцем, когда под ногами хрустит даже нескошенная трава. Поэтому я дал указание совершить налет без обуви, босыми.
В те дни противник не огораживался проволокой и минами. Успешное продвижение так вскружило фашистам голову, что, забыв об осторожности, они спали на посту. Этим и воспользовался Иванов. Только через час двадцать минут в стане неприятеля обнаружили пустое пулеметное гнездо и два трупа. Тревожно взметнулись ракеты, затрещали автоматы, а русских, как говорится, и след простыл.
Группа Иванова вернулась без потерь и с трофеем. «Максима» хотел бы заполучить каждый взвод. Но я прочел в глазах Иванова законное желание: кто добыл — тому и отдать. И вот в мотострелковой роте появилось отделение с тремя пулеметами и одним ротным минометом.
Капитан Сосин опасался, что подобный эксперимент закончится плачевно: противник одной миной или одним снарядом накроет сразу всю огневую группу. Однако первый же бой показал обратное: заняв выгодные позиции, пулеметчики, взаимодействуя с