– Варя, – позвала она умоляюще. – Варя, ты не могла бы…
– У меня нет денег, – отрезала девочка, даже не повернув голову в сторону Марины.
– Нет денег – выходите, – потребовала кондукторша. У нее был такой вид, что она вот-вот ударит кого-то из сестер. – В следующий раз не забудете у мамы взять!
«У нас еще нет мамы», – едва не сорвалось с языка Марины, но она сдержалась, промолчав.
Кондукторша еще пару минут продолжала извергать желчь, вероятно, ожидая, что Марина огрызнется или просто вступит с ней в спор, и тогда она уж оторвется по полной, но девочка хранила молчание. Как и Саша, спрятавшаяся за ее спиной.
Наконец автобус сделал остановку, и к этому времени кондукторша полностью выдохлась.
– На выход, – процедила она, провожая девочек злым взглядом.
На ступеньке Саша поскользнулась, и Марина едва успела удержать сестру от падения.
Двери, скрипнув, закрылись, и «ЛИАЗ», кашлянув вонючим бензиновым выхлопом, неторопливо двинулся дальше, как сонная гусеница.
Девочки проводили автобус безмолвными взглядами, затем посмотрели друг на друга.
– Марина, а где наш дом? – тихо спросила Саша.
Марина оглянулась, бледнея. Вдоль дороги лесополоса, с другой стороны – необозримо-заснеженное поле. Лишь разбитая дорога, покрытая кашей из снега и слякоти, напоминала о присутствии человека.
– Где наш дом? – дрожащим голосом повторила Саша.
* * *– Слышь, ты никого больше не звал? – задал вопрос Сапог, с подозрением уставившись на приятеля, и Леха, рискуя вывихнуть шею, энергично замотал головой.
– Что, думаешь, менты? – испуганным шепотом спросил он.
– А что мне менты?! – внезапно окрысился Сапог. – У меня еще на справке об освобождении чернила не высохли! Я сегодня первый день на воле! Если менты, так, может, это по твою душу?!
– Дык, Леня, тебе на учет вроде встать надо, – влез в разговор Данилыч. – Можа, участковый что разнюхал?
Стук раздался в третий раз, и было в этом грохоте в железные ворота гаража что-то надрывно-отчаянное, как последний крик о помощи, словно стоящий снаружи человек из последних сил спасался от озверевших преследователей, намеревающихся разорвать его в клочья.
– Сапог! – послышалось снаружи. Голос был глухим и дребезжащим, будто волочащаяся на веревке консервная банка, привязанная к хвосту дворняги.
Приятели переглянулись.
– Кажись, Керосин, – неуверенно предположил Леха.
Лоб Сапога, испещренный глубокими морщинами, слегка разгладился.
– Открывай. Керосина стрематься не надо. Безобидный торчок.
Леха с лязгом выдвинул стальной запор, приоткрыв дверь.
На снегу, опершись на костыль, стояло сгорбленное существо неопределенного пола и возраста.
Из-под засаленной вязаной шапочки свисали пакли грязных волос, обрамляя высохшее лицо землистого цвета. Пергаментно-блеклая кожа обтягивала череп так плотно, что казалось, она вот-вот лопнет и осыплется, словно труха, обнажая голую сухую кость. Шелушащиеся губы покрыты незаживающими язвами, под студенисто-воспаленными глазами дряблые почернелые мешки.
– Керосин? – недоверчиво произнес Сапог, выступая вперед.
– Привет, братуха, – проскрипело нечто, и Сапог, помедлив, заключил изможденное существо в объятия.
– Я знал, что тебя выпустили сегодня, – заявил Керосин, будто бы информированность об освобождении Сапога было высшим и почетным достижением. Теперь, когда двери гаража открылись, в его рыбьих водянистых глазах затеплилось нечто отдаленно напоминающее движение. Словно на дне застоявшегося пруда заворочалась изможденная больная рыба, пытаясь принять более удобное положение, взбаламучивая илом и грязью воду.
– Ну, че стоять на морозе? – рассудительно проговорил Сапог. – Давай к нам.
Проходя мимо отца, Сапог поймал его осуждающий взгляд и холодно улыбнулся в ответ.
Они расположились в комнате с печкой, возле которой начал суетиться Леха.
– Ща согреемся, – пообещал он, закладывая внутрь поленья и раздувая угли.
Сапог опустил голову, с интересом разглядывая стоптанные кроссовки вновь прибывшего гостя. Разбитые, грязно-серые, изжеванные, с отслаивающейся подошвой и без шнурков, они выглядели так, словно Керосин совершил в них кругосветное путешествие и останавливаться на достигнутом не собирался.
– Ждали телок с сиськами, а прикандыбал Керосин, – нараспев проговорил Сапог. – Причем с хреном вместо сисек и с костылем.
Бродяга изобразил отталкивающую гримасу, что, вероятно, означало улыбку.
Сапог поднял глаза.
– Ты херово выглядишь, Керосин. Что удивительно, если взять в расчет, что на зоне парился я, а не ты. Ты уж не огорчайся. Тебя словно засунули в помойный бак, и ты там уснул и дрых все время, пока на тебя кидали и выливали всякое дерьмо, а проснулся через пару лет, когда про этот бак вспомнили и его наконец-то отвезли на свалку. Три года назад ты выглядел совсем по-другому.
Кряхтя и подволакивая ногу, Керосин тяжело опустился на тахту, поставив костыль рядом.
– Замерз я, парни, – бесцветно сказал он, будто и не слыша обличительно-жесткую речь Сапога.
– Оно и видно, – хмыкнул Леха, раздувая огонь. – Каким ветром тебя сюда занесло?!
Керосин уставился на него ничего не выражающим взглядом.
– На вертолете. На голубом вертолете, – сказал он и неожиданно хихикнул. – С волшебником.
Сапог нахмурился.
– Ты че, приход уже словил? И это… Ты давай, про голубые вертолеты завязывай. В другой компании будешь эту заднеприводную тему мусолить.
Он открыл бутыль с самогоном, плеснул в пластиковый стакан половину, протянул Керосину:
– Хлопни, согреешься.
Тот машинально схватил стакан и, не морщась, выпил.
– Ты, Сапог, извини, что я без приглашения, – хрипло произнес он, вытирая губы. – Как татарин. Просто помню я, что мы друзьями с тобой были…
– Почему «были»? – очень удивился Сапог. – Я своих корешей помню. Ты лучше скажи, че с тобой? На чем сидишь, в смысле? Вот в натуре, встретил бы на улице, не узнал!
Керосин замялся, и вместо него оживился Леха.
– Дык, он на «крокодиле»[3] подвисает, – ответил он. Огонь в печке уже достаточно разгорелся, и Леха аккуратно ворочал поленья прутом арматуры, почерневшей от копоти. – Слыхал про такое?
– «Крокодил»? – переспросил Сапог озадаченно. – Слышал я про эту хрень. Говорят, даже в обычной аптеке затариться можно?
– Ну, типа, раньше без рецепта давали, щас лавочку вроде прикрыть хотят. По слухам, полная жесть. Вроде вштыривает, как от герыча, только отходняк уж слишком жесткий. А если не в вену, а в мышцу игла попадет, вообще трындец. Мясо гнить заживо начинает, – пояснил Леха. – Да, Керосин?
– Хренасе, какие подробности, – изумился Сапог. – Сам, че ли, пробовал?
Леха уже открыл рот, намереваясь ответить, но его перебил Керосин.
– Не гони пургу, Леха, – покачал он патлатой головой. – Не знаешь темы, лучше не свисти. Мне больше по кайфу коаксил[4]. На «крокодиле» торчат уж совсем отмороженные.
Наркоман перевел свои мутные глаза-стекляшки на уголовника:
– Сапог, у меня к тебе дело.
– Просто так, в гости, значит, не мог прийти, да? – пристыдил его Сапог. – Дела потом. Ну что, давайте накатим? Я три года нормальной жрачки не видел!
Самогон тяжело забулькал, наполняя пластиковую тару.
– Уговорили, – сипло проговорил Керосин, беря трясущейся рукой стакан. – Но эта последняя. Не моя это тема, Сапог. Не обессудь.
– Надо говорить не «последняя», а «крайняя», – наставительно сказал