Фёдор успел пальнуть ещё дважды – один раз попал, один промазал и чуть не взвыл от досады. «Мариенвагены» пятились, пехота противника залегла, не выказывая никакого желания подниматься, бой становился затяжным, когда все осторожничают, не кидаются в атаку в полный рост, а ждут, пока свою работу сделают снаряды или, как у нас сейчас, мины.
Следом за ним по отползшим броневикам стали стрелять и остальные. Две Мишени командовал внизу, младший взвод азартно палил, не давая врагу поднять голову. На открытых местах осталось десятка два тел – молодцы малыши-салаги, метко били.
Но ты, Слон, Фёдор Солонов, вице-фельдфебель, должен соображать вперёд, на будущее. Сколько они тут просидят? Понятно, почему противник попёр именно сюда – Северный Палас стоит на перемычке меж естественными и искусственными озёрами, окружён болотами, каналами, шлюзами, ручьями и речками, в том числе и весьма глубокими. Дворец и парк, словно пробка, затыкают прямую дорогу к столице, и их уже не обойти.
А защитников тут немного не дотягивает до сорока. Три десятка из младшего взвода, семеро из команды Солонова, да ещё Две Мишени. Его, конечно, за десятерых посчитать можно, но всё-таки!..
В заплечных мешках найдутся сухари и консервы, дворец бандиты окончательно разграбить не успели, по большей части удовольствовавшись винными подвалами, ну и походя переломав, перепортив попавшееся им на пути; что-то съестное наверняка найдётся в погребах, как нашлись патроны у запасливого князя; как им удержаться, как не пропустить врага к столице?..
А что на них наступают именно враги, Фёдор Солонов не сомневался ни на миг.
Как оно всё началось? С чего отсчитывать?
С посылки русского корпуса на Балканы, где опять сцепились сербы с албанцами, болгары с турками, где в свару кинулись греки и все режут друг друга почём зря?
С того, что по стране вдруг, ни с того ни с сего, как показалось тогда Фёдору, покатились одна за другой забастовки, да не просто «бросай работу, братва!», а политические?
Со студенческих гулянок, с лихих набегов на полицейские участки, набегов дерзких и зачастую удачных, когда из-под стражи освобождали арестованных?
С обращения Думы к государю со «всеподданейшей просьбой», более смахивавшей на требование, учинить «ответственное правительство», оной же Думе подотчётное?..
Нет, нет, это всё случалось в новейшей истории российской; были и бунты, и мятежи, и волнения в деревнях, и захваты заводов – всё было.
А потом оно как-то словно наложилось друг на друга, и…
И пришли немцы. Не как враги – как именно, Фёдор до конца так и не уразумел; газеты перестали выходить, бастовали печатники, в столице творилось невесть что, пока не настал день, когда требовательно загудели паровозы и из эшелонов на ближних подступах к Гатчино стали выгружаться те, кого сперва именовали «добровольцами Гинденбурга» или «корпусом свободы».
А вместе с ними шли и наши, свои, русские.
А другие русские – такие, как Фёдор Солонов и его друзья, – пытались их остановить.
Глава I
1 сентября[10] 1908 года, Гатчино
– Ну, идёмте, сударь мой Ѳеодоръ Алексѣевичъ, – сказал папа. Не просто «Фёдор Алексеевич», а именно «Ѳеодоръ Алексѣевичъ», спутать было невозможно. Хотя как папе это удавалось, Фёдор так понять и не мог. Но вот когда «по-старинному», торжественно-церковно – знал всегда. Так папа обращался к нему редко, только в особых случаях, ну вот таких, как сегодня.
Вот только что, совсем недавно, его обнимали мама и сёстры, а у парадного уже ждала коляска. Небольшой спокойный городок Гатчино под Санкт-Петербургом, резиденция его императорского величества государя Александра Третьего, только-только начал просыпаться. Вернее, только-только начал просыпаться его чистый центр; окраины и соседние деревни давно уже поднялись.
Ѳеодоръ Алексѣевичъ Солоновъ, двенадцати лет от роду, послушно сел вместе с отцом в наёмную коляску. Было первое сентября одна тысяча девятьсот восьмого от Рождества Христова года, и для Фёдора начиналась новая жизнь.
Колёса застучали по булыжнику Николаевской, стихли, выкатившись на новомодный асфальт сперва Ксенинской, а затем Люцевской улиц. Миновали дворцовое управление на углу с Михайловской, свернули налево, на проспект Павла Первого; справа открылся парк.
Проехали по мосту меж Белым и Чёрным озёрами, оставили позади обелиск Констабль[11] и кирасирские казармы, свернули направо по Конюшенной – у Балтийского вокзала посвистывал паровоз, подле Царского павильона уже готовилась к работе монорельсовая дорога[12], что вела к самому императорскому дворцу.
За вокзалом переехали железнодорожные пути, впереди открылась зелёная, вся обсаженная белоствольными берёзами аллея – улица Корпусная.
Почти приехали.
Они слезли с извозчика у высоченных ворот литого чугуна, где переплетались цветочные гирлянды и хвосты невиданных зверей. Справа и слева поднимались массивные белые колонны, и на верхушке у каждой уселся расправивший крылья грифон.
Фёдору показалось, что правый взирает на него испытующе, а вот левый, напротив, чуть ли не улыбается лукаво, подмигивая при этом ему, Фёдору, каменным глазом.
– Оправьте мундир, Фёдор, – строго, но уже без торжественности сказал папа. – Складки за спину! Берите чемодан. Здесь белоручек не любят.
«Вы» папа говорил Феде тоже только в особых случаях.
В самой середине ворот, среди причудливой вязи чугунного литья, красовался герб – русский заострённый книзу щит, поддерживаемый двумя медведями, в алом поле щита – затейливо переплетённые буквы: большая «А» сверху и, пониже её, более мелкие «К» и «К».
Над щитом – золочёная императорская корона.
Славный корпус. Лучший из всех.
Фёдор выдохнул, одёрнул новенький, не обмятый ещё мундир, чёрный, с карминной выпушкой вокруг нагрудных карманов; плечами ощущалась твёрдость погон, алых с золотым галуном по краям, в одну восьмую вершка, а на самом погоне – вензель корпуса. Нашивок пока нет – чего нет, того нет, – но это дело наживное. Только на рукаве – одна галунная «шпала», знак первого корпусного класса. То есть первый он в корпусе, а в гимназии или реальном училище, где были три класса начальных, или приготовишек, он бы именовался четвёртым.
Федя проверил фуражку, из-под которой всё равно лезли непослушные каштановые вихры, по успевшей устояться привычке коснулся свежего розового шрама справа на подбородке, подарка от Йоськи Бешеного, о котором по-прежнему не было ни слуху ни духу, и все полицейские розыски ничего не дали.
Эх, не ко времени вспомнилось! Тут-то, в корпусе, небось никто драться не даст, папа говорил…
Полосатая будка у ворот, косые чёрно-белые черты, и немолодой уже унтер в ней, в парадной форме, с винтовкой за плечами и целой орденской планкой поперёк груди. Два Георгиевских креста, ого!
Нет, Фёдор, конечно, знал, что Георгиевский крест, если по-настоящему, это у офицеров, а у солдат – Знак отличия Военного ордена, но все всегда называли это именно крестами, и никак иначе.
Караульный ловко закинул винтовку из положения «к ноге» на левое плечо, вытянулся во фрунт, вскинул правую ладонь к козырьку. По уставу ему делать этого отнюдь не полагалось, совсем даже наоборот, но сегодня, в особый день, старый служака, видать, решил отступить от строгих правил. Папа тоже отдал честь, улыбнувшись унтеру, как старому знакомому. Фёдор, пыхтя, попытался козырнуть с такой же лихостью, но ничего из этой затеи не вышло – попробуй тут, яви