Наша Ордынка за годы войны почти не изменилась, а вот моя школа в Лаврушинском переулке пострадала от немецкой бомбы, так что теперь нас перевели в другую, что напротив кинотеатра «Ударник».
И вот однажды в коридорах нашей школы пронесся слух, что по классам ходят люди и отбирают ребят для съемок в кино. Прямо во время урока зашли они и к нам в класс. На съемки разрешали брать только успевающих учеников, и не знаю, откуда взялись силы, но всю следующую неделю я лез отвечать. За эти несколько дней я выучил больше, чем за всю жизнь. И когда пришла пора отправлять партию учеников на студию, я был в их числе. Дома я ничего не сказал, зная, что мама будет против.
В павильоне стояла декорация, изображающая класс школы. Мы снова попали за парты, но теперь все было понарошку. В этой декорации снимался один из эпизодов фильма «Зоя», который ставил Лев Оскарович Армштам.
Начались съемки, несколько дней снимали этот эпизод, а мы все сидели и сидели на тех же местах за партами и смотрели, как снимаются актеры. Но вот в один прекрасный день понадобилось сказать несколько слов. Эти слова должен был произнести один из учеников, и совершенно случайно выбор пал на меня.
Объявили перерыв, я быстро выучил нехитрую фразу.
Перерыв кончился, всех позвали в павильон. «Ты запомнил слова, которые должен говорить?» — спросил меня режиссер. «Да», — сказал я и даже не стал их произносить. К моему лицу подъехала камера и осветительные приборы, оператор поставил кадр. Когда вчерне все было готово, режиссер попросил тишины.
Мои друзья притихли, рабочие оставили свои занятия. Оператор спрятался за камерой. Загорелся свет, и всё, кроме ярких глаз фонарей, утонуло в темноте. Где-то совсем близко прозвучал голос Армштама: «Не смотри в аппарат, спокойно скажи нам эту фразочку. Ну, начали».
И все. Дальше начался позор.
Слова, которые только что в коридоре с такой легкостью слетали с моих уст, стали неуклюжими и тяжелыми, как сырые картошки. Они едва помещались во рту. Голос провалился, я почувствовал, какое идиотское у меня выражение лица.
— Очень хорошо, успокойся, давай попробуем еще раз, — мягко сказал режиссер и подошел ко мне.
Я все понимал и боролся с собой, как с чужим человеком, но чем дальше, тем становилось хуже.
Как попугай, с голоса, я с трудом научился произносить знакомые слова. Но тогда руки и плечи окаменели. Мне подставили стульчик, я вцепился в него руками. Стало легче, но глаза против моей воли полезли в аппарат. И так было до тех пор, пока рядом не поставили дощечку, на которую я жадно смотрел.
Ступни мои ограничили палочками, потому что плюс ко всему я, оказывается, еще переступал ногами и вываливался из кадра. Что только со мной не делали…
По-моему, когда в джунглях ловят змею, приспособлений и ухищрений требуется куда меньше того, что понадобилось для меня, говорящего эту несчастную фразу.
К счастью, моих товарищей отправили домой раньше, и моего позора никто из них не видел.
Вся школа с нетерпением ждала выхода картины на экран. Я же боялся этого дня больше, чем экзаменов. Я бы отдал все на свете, чтобы только никому и никогда не показывали моей «игры».
Но пришел день, и на стенде «Ударника» появилось огромное слово «Зоя». Мы сорвались с уроков. Конечно, я совершенно не хотел идти в кино, но было неудобно перед ребятами.
Погас свет. Загорелись титры картины. Мы сидели на балконе, и мне казалось, что он шатается. Когда мелькнул мой кадр, я думал, что провалюсь от стыда, но произошло чудо. Все оказалось совсем не так плохо, как я предполагал.
Месяца на два в школе меня прозвали «артист», некоторые даже поздравляли, говорили, что им понравилось.
Однако дома мой «триумф» обозвали самодеятельностью и говорили: «Если хочешь стать артистом, то сначала надо учиться, а уж потом соваться в кино». Позже я и сам убедился, что актер должен не просто проговаривать текст, а играть, особенно в кино. Слова всегда вторичны, они только озвучание чувств и мыслей, которые внутри, и это главное.
А с учебой, и правда, дело обстояло из рук вон плохо: эвакуация, болезни, переезды с места на место сильно поломали мое обучение в школе. Мне уже 16 лет, и надо было срочно что-то предпринимать Родители это прекрасно понимали, и Ардов уговорил помочь свою добрую знакомую, замечательную учительницу Галину Христофоровну Башинджагян. Она подтягивала меня по всем предметам, а потом и вовсе забрала в Кунцевскую школу рабочей молодежи, где она преподавала.
Почти целый год я жил в общежитии, в маленькой комнатке Галины Христофоровны, и наконец получил аттестат о среднем образовании, что открыло мне двери для поступления в Школу-студию МХАТ.
Нетрудно догадаться, что подготовка к вступительным экзаменам превратилась в борьбу за честь и достоинство всего мхатовского семейства Баталовых.
Подготовкой занялись мама, и особенно папа (Владимир Петрович Баталов), который с 1919 года был не только актером, но и помощником режиссера, а режиссером, заметьте, в то время был Константин Сергеевич Станиславский. Естественно, отец присутствовал на всех репетициях, но кроме того, ловил для К.С. извозчика, провожал до дома, а на гастролях вообще находился с ним почти неотлучно. И конечно же, впрочем, как и все актеры, он просто боготворил Станиславского.
А теперь вообразите себе, какие требования были мне предъявлены, учитывая вышеизложенное. Отец выжимал из меня все соки, требуя настоящего погружения в материал, дабы каждая фраза была наполнена подлинным чувством, будь то проза, стихотворение или басня.
Так что экзамены я сдал удачно, а в конце мне даже удалось рассмешить комиссию, поскольку, читая басню, я грассировал, как модный в то время Александр Вертинский.
Итак, я попал на курс В. Я. Станицына, в Школу-студию того самого театра, во дворе которого началась моя жизнь.
Курсом старше учился Олег Ефремов, впоследствии создатель «Современника», а на моем курсе учились Лиля Толмачева, ставшая потом примой этого театра, и Коля Добронравов, прославившийся как автор знаменитых песен на музыку своей жены Александры Пахмутовой.
В студию к нам приходили такие корифеи МХАТа как Качалов, Aндровская, Москвин, это были даже не уроки, а