— Что вы за-завтра сделаете с Л-людерсом? — спросил Володя.
— Ты, — поправила Женя.
— То есть я? — не сообразил Володя.
— Мы с тобой на «ты». Забыл, сержант?
— П-прости. — Володя улыбнулся. — Что ты завтра сделаешь с Людерсом?
Володю приятно волновало, как эта красивая и опасная женщина смело сокращает расстояние между ними. Так штурмовик пикирует на цель.
— Завтра я допрошу Людерса и узнаю про подземелья.
— А если он будет мо-молчать?
— Не будет, — как-то зловеще пообещала Женя. — Выбор у него небогатый. Или говорит, или я под конвоем отправляю его в лагерь для военнопленных.
— Он же не солдат! — возразил Володя. — Он ополченец!
Женя поморщилась. Ох уж эти интеллигентики…
— Слушай, Нечаев, прекрати мерехлюндию, — с нажимом сказала Женя. — Людерс не ездовым при кухне ошивался. Он стрелял по нашим ребятам. А мы согласны простить его — но в обмен на сотрудничество. Мы даём ему шанс остаться дома, а не укатить в Сибирь. Мы добрые. Усвой это, боец.
Володя тяжело вздохнул. Мерехлюндия объяснялась просто: ему претило мерить новую, мирную жизнь старой меркой войны. И Женя, конечно, права.
— Завтра ты пойдёшь со мной, — добавила Женя. — Пусть Людерс увидит, что у нас есть свидетель его участия в боевых действиях.
— Умеешь ты у-управляться с людьми… — с уважением заметил Володя.
Женя была польщена. Славный мальчик этот Нечаев. С пониманием. Не то что Перебатов. Интересно, каков он в койке? Вроде не должен оплошать.
Они как раз дошли до ворот школы подводников.
— Зайдём ко мне, — предложила Женя. — У меня есть «беренфанг».
«Беренфангом» называлась прусская хвойная водка.
Володя кивнул. Женя и отталкивала, и притягивала его. Напористая сила Жени была порождена, разумеется, войной. А во что эта сила воплотится после войны? Володе хотелось увидеть, какой окажется новая, другая Женя. И он согласился уступить. Пусть будет, как скажет Женя. Ей ведь тоже что-то надо.
За дверью школы подводников на КПП Жене заулыбался дежурный:
— Шпиона поймали, Евгения Петровна?
— Разговорчики! — оборвала его Женя.
Она жила в бывшем кабинете какого-то начальника. Грузная мебель, портреты немецких адмиралов, большой кожаный диван. Женя включила свет, вытащила тумбу из-под царственного стола и выставила бутылку без этикетки, а на закуску — жестянку лендлизовских сардин. Володя пододвинул стул.
— Не робей, пехота, — грубовато сказала Женя.
Володя понял: грубостью она маскирует смущение. Или бесстыдство.
Хвойная водка мягко проскользнула в горло и согрела грудь.
— Давно на фронте? — Женя подцепила сардинку за хвост.
— С сентября со-сорок четвёртого.
Женя удивлённо приподняла брови. Этот сержант поначалу показался ей маменькиным сынком, не успевшим обмяться в окопах, а он прошёл через мясорубки Гумбинена, Инстербурга, Кёнигсберга и Пиллау… Значит, крепкий парень, если не затёрся до общей солдатской одинаковости.
Но продолжить знакомство им не удалось. Дверь без стука открылась, и на пороге появился Перебатов — в форме, с портупеей и без фуражки. Он едва не споткнулся, увидев гостя. Володя сделал движение встать.
— Сиди. — Перебатов махнул рукой, прошёл к дивану и опустился рядом с Женей. — Мы здесь без чинов… Что празднуешь, Женька?
— Да ничего. — Женя пожала плечами, демонстрируя безмятежность.
Ей стало любопытно — как поведут себя эти двое?
Перебатов побагровел шеей, не зная, что сказать, и потянулся к бутылке:
— Шнапс? — Он понюхал горлышко. — О, фрицевская можжевеловка!
Женя не предложила Перебатову налить. Володя тоже молчал. Рядом с Перебатовым ему стало тесно и неудобно.
— Ты кто? — наконец напрямую спросил Перебатов у Володи.
— Помогает мне искать доступ в катакомбы, — за Володю ответила Женя.
— В катакомбы, значит, доступ? — недобро повторил Перебатов. — Ну-ну.
Володя сразу почувствовал в майоре соперника со спесью. Володя не намеревался добиваться от Жени близости — как получится, так и получится, — но в мужском соперничестве его первопричина — женщина — быстро отходит на второй план. Важнее становится стремление к превосходству.
— На что вы на-намекаете, товарищ майор?
— Да, Коля, на что? — вызывающе улыбнулась Женя.
Перебатов еле унял себя. Глаза его угрюмо померкли.
— Ночью в цитадели убили двух патрулей. Ножом работал профессионал. Так что я заглянул предупредить: не стоит тебе рыскать по катакомбам.
— Я сама разберусь! — отрезала Женя. — Ты мне не командир.
— И вообще в городе ночью опасно. — Перебатов снова глянул на Володю. — У меня возле крыльца «виллис» ждёт — подвезёт тебя до части, гвардеец.
Володя вздохнул. Он не хотел обострять обстановку, но куда деваться?
— Спасибо, товарищ ма-майор, я не поеду. Я пришёл в гости к Ж-жене и уйду, когда сочту нужным. У меня пропуск для ко-комендантского часа.
Такая откровенность взбесила Перебатова.
— Ну, давай хоть покурим в коридорчике! — с угрозой предложил он.
— Давайте з-здесь. Женя тоже курит, она не будет во-возражать.
Женя упивалась посрамлением Перебатова. И ещё ей было приятно, что Нечаев поступил правильно: не сдал своих позиций и не повёлся на глупое мальчишество майора. Видно, полгода фронта многому его научили.
Перебатов растерялся. Не вытаскивать же этого сопляка силой!.. Позор на всё общежитие — майор за бабу дерётся с каким-то молокососом!.. А Женька — курва!..
Перебатов с фальшивым весельем шлёпнул ладонями по коленям:
— Ладно тогда!.. — Он встал. — Что ж, бывайте, славяне.
Он хлопнул за собой дверью.
Женя, молча улыбаясь, взяла бутылку и снова разлила «беренфанг». А потом принялась вытаскивать шпильки из волос. Узел распался, и волосы мягким потоком хлынули на капитанские погоны.
Глава четвертая
Клиховский неплохо представлял себе Людерса — носителя тевтонского духа, моряка с крейсера «Кёнигсберг», ветерана Первой мировой, поклонника Гинденбурга и Людендорфа. До войны Людерс помогал доктору Хаберлянду обустраивать городской музей: старый лоцман считал его мемориалом прусской славы. Такой человек, как Людерс, никогда не откроет тайны Пиллау русским — пусть хоть расстреливают! Однако может открыть их Клиховскому. Во-первых, Клиховский — друг Хаберлянда. А во-вторых, спас Хельгу.
Хаберлянд сказал, что музей вывезли из Шведской цитадели — возможно, в Лохштедт. Самые ценные экспонаты были упакованы в снарядные ящики. В Лохштедте Клиховский не увидел зелёных ящиков, даже разбитых. Зато узнал, что замок оборонял Людерс — доверенный человек Хаберлянда. Это не могло быть случайностью. Если русские схватят бывшего фольксштурмовца, то уже не выпустят его из своих лап. Надо успеть поговорить с ним до того, как его заберёт госпожа из дефензивы. И Клиховский пошёл к Людерсу ночью.
От улицы Проповедников до улицы Лоцманов было всего три квартала. Клиховский пробирался через руины по внутренним дворам, чтобы патруль не задержал его как нарушителя комендантского часа. В эту ночь русские впервые зажгли маяк. Где-то наверху то и дело беззвучно вспыхивал яркий белый огонь, и мгновенно из темноты проявлялся город: голые печные трубы, рёбра стен, освещённые треугольные фронтоны и решётки стропил.
Во двор дома Людерса Клиховский попал через уцелевшую калитку в кирпичной ограде.