— А, пусть сообщают, — беспечно отозвался шофер. — Наплевать…
— Кому наплевать, а кому и нет, — проворчал мужчина с плешью. — Больно легко живете…
— Ты, папаша, не иначе какой начальник? — Шофер разглядывал нового собеседника с подчеркнутым вниманием.
— Руководитель, — внушительно ответил тот.
— И где же ты командуешь?
— Это мое дело, — с достоинством отозвался мужчина и потянул одеяло на голые плечи. — Где надо, там и командую.
— А ты где трудишься? — Шофер сел на топчане, завернувшись в одеяло.
— Нигде, — отозвался Колька. — Отдыхаю пока…
— И давно отдыхаешь?
— Два года скоро. Запросто могут из города выслать или в ЛТП отправят. Обещали уже… Четвертый раз влетаю за этот год.
Шофер присвистнул, покачал головой:
— Выселить могут. Насчет ЛТП — не знаю, а на сто первый километр отправят. Сейчас с этим строго.
— Без строгости нельзя, — вмешался в разговор солидный сокамерник. — Сколько прогулов, сколько брака допускают… Вот ты шофер, а пьешь!
— Так я после работы…
— Все равно, — не согласился солидный. — Сегодня тебе можно за руль садиться? Нельзя! А если сядешь — аварию сделаешь, с похмелья-то… От пьянства до преступления — один шаг. Сколько угодно примеров можно привести…
— Ты, например, — ввернул шофер.
— Нетипичный случай… — Мужчина сник. — С кем не бывает. Зашли в кафе с сослуживцем отпуск его отметить. И выпили-то всего ничего… Улицу стали переходить в неположенном месте, а тут — патруль! Запах, конечно… Зря я с ними спорить стал, отдать бы рубль, и все. Когда сюда привезли, врачиха говорит: «У него легкая степень опьянения, можно домой отпускать». А лейтенант ей: «Пусть лучше у нас погостит, это сейчас он трезвый, а к ночи его развезет». Обидно…
«Обидно, — думал и Колька. — Двух месяцев не прошло… Участковый строго тогда пригрозил: «Еще раз попадешься — отправим на принудительное лечение!»
Но вместе с досадой порой возникала и смутная надежда: а может, подлечат? Хоть немножко… В ЛТП попадать, конечно, неохота, но и такая жизнь не в жизнь. Самому выбраться из колеи, в какую заехал много лет назад, сил нету. Он знал и таких людей — за решетку доброй волей садились, лишь бы сделать перерыв в беспросветном пьянстве. В ЛТП, наверное, легче срок отбывать, чем в тюрьме…
Но размышления эти шли обочь главной думы — скорее бы выбраться из этой ярко освещенной комнаты со слепыми окнами да похмелиться.
— Случайно ты попался или нет — разбираться не станут. Лишат тебя премии, тринадцатой зарплаты, — пугал шофер солидного гражданина, — да еще отпуска летом, очереди на квартиру…
— Да есть у меня квартира, — слабо отбивался тот, — и в отпуске я уже был…
— Ну так на будущий год!
— Это не положено.
— Посмотришь…
— Но ведь в каждом конкретном случае нужно подходить индивидуально. — Начальник встал и босыми пятками зашлепал по холодному полу. — С учетом личности!
— Ага, с учетом… Как про других говорить, так «без строгости нельзя!». С нами, значит, нельзя… А как до тебя коснулось — «С учетом личности!». Ты, стало быть, личность, а я — все? Так? — Шофер теперь тоже стоял, сжав кулаки и зло глядя на солидного темными глазами.
— Ладно, не заводись, — остановил его Колька, — чего базарить без толку.
Послышался короткий стон, это очнулся еще один бедолага. Встать он, видно, не мог, только мычал что-то и шевелил руками, отчего с него сползло одеяло. Шофер, Колька и солидный повернулись к нему.
Лежавший перед ними человек был страшен. На бронзовом отечном лице выделялись широко открытые, обесцвеченные мучением глаза. В уголках запекшихся губ скопился белый налет, тонкая шея и руки до локтей — багровые и шелушащиеся, будто обожженные. Ступни ног — красно-коричневые, распухшие, на подушечках больших пальцев — глубокие язвы. Сухим и потрескавшимся языком он пытался облизать шершавые губы.
Шофер тронул его за плечо, но тот снова застонал и прикрыл глаза.
— Чего это он? — спросил солидный.
— Переложил, видно, вчера, — предположил шофер, — не оклемается никак.
— Теплотрассник это, — сказал Колька.
— Кто?
— Теплотрассник. Такие в теплотрассах живут. Там горячие трубы проходят, от них тепло…
— Так ведь сейчас еще не топят. — Солидный с испугом глядел на изможденного стонущего человека.
— Горячая вода все равно идет.
В своих угарных скитаниях Колька не раз попадал ночевать в теплотрассу. Где-нибудь на окраине, в безлюдном месте отваливается круглая тяжелая крышка с надписью: «Городская теплоэнергоцентраль» — и по железным скобам спускаешься в теплую темень. В выбоине кирпичной кладки припасен огарок свечи. Мерцающий огонек выхватывает из черноты неровные стены, тяжелый бетонный свод. По низу идет горячая — не дотронешься — труба. В стенах неизвестно зачем оставлены глубокие ниши, в них и ютятся алкоголики, мужчины и женщины. Определить возраст этих испитых, одетых в грязное рванье, вконец опустившихся людей невозможно.
Трудно и разобрать, кто из них мужик, а кто баба. У иной тетки на загрубевшем лице пробиваются усы; физиономии мужчин зачастую гладкие, отекшие — бабьи. Голоса же у всех одинаковы: осипшие, пропитые. И у многих он видел такие вот осмоленные шеи и руки. Не жрут ничего…
Утром подземное укрывище пустеет, обитатели его, как правило поодиночке, реже вдвоем, разбредаются по всему городу. Особняком держались баба и мужик, оба в одинаковых железнодорожных бушлатах, кирзовых сапогах и мужских старых шапках. Они и спали в нише вдвоем, отдельно. Колька сперва подумал, что они муж и жена, но ему объяснили, что это мать и сын.
Днем под землей тишина, разве только завалится какой-нибудь удачно вмазавший алкаш, проволочится к своей куче тряпья и заснет мертвым сном. Но ему не позавидуешь: очнется он теперь поздней ночью и будет метаться и стонать до утра под матюги разбуженных им товарищей, мечтая о глотке воды, которой здесь нет.
К вечеру, после закрытия магазинов и аптек, ханыги начинают понемногу собираться. Громыхает чугунный блин лаза, струя свежего воздуха перебивает затхлый дух тряпья и вонь человеческих испражнений, идущую от дальней ниши, отведенной под туалет.
Теплотрассники угнездываются на ночь, смолят подобранные на тротуаре бычки, вяло переругиваются. Драк почти не бывает, за день все ослабели. Крепко пьяных мало, ведь от одной бутылки до другой проходит достаточно времени. Ханурики шутят: «Один кайф ловим, другой — ломаем!» То есть, пока ищешь, где выпить еще, хмель от предыдущей дозы проходит.
Длинна чадная ночь, и ой как надо под утро, а его алкаш чует даже под землей, глотнуть чего-нибудь, хоть децилку, разогнать кумар. Кто удачлив, тот запас пару склянок календулы, или флакончик одеколона, или пузырек огуречного лосьона. Самый счастливый приволок за пазухой бутылку шафрана. А кому не пофартило — чекушку ацетона, это уж на крайняк. Иначе наплывут из темноты жуткие рожи, черные собаки или налетят ярко-голубые бабочки с женскими лицами, полезут сквозь бетонную опалубку скользкие жабы. Но с вечера почти все засыпают спокойно, только во сне мычат да придушенно