— Куда направляем свои стопы? — спросил джинн, едва различимым облаком синего цвета выплыв из кармана. На этот раз он прикрыл свою ультрамариновую лысину узбекской тюбетейкой, украшенной пестрым орнаментом, похожим на чередование крестиков и ноликов, разделенных знаками равенства. — И зачем тебе меч?
— Дрова рубить, — буркнул я, раздраженный его склонностью задавать глупые вопросы.
— Выбрось, покуда не порезался, — посоветовал джинн. — А я тебе приятное сделаю…
— Нет! — признаюсь, несколько нервно отрезал я, примеряясь как можно дальше бросить сосуд, если его подневольный обитатель попытается воплотить свое предложение, с моей точки зрения больше похожее на угрозу, в жизнь. Его цвет, видать, такой неспроста…
— Ладно, — уступил джинн. — Оставь пока… Готов?
— К чему?
— Как «к чему»?
— К чему я должен быть готов?
— К изысканному наслаждению, всю глубину и трепетную нежность которого способны понять лишь редкие избранные, но приобщиться может любой желающий, способный открыться навстречу искристому потоку. Впусти его в себя, и он заполнит все твое существо до предела неведомыми ранее впечатле…
Почувствовав мое настроение, Тихон негромким, но доходчивым рычанием напомнил о своем присутствии. В отличие от меня демон не отличается сдержанностью в проявлении своих чувств. Особенно неприязни. Покусать-то джинна он не сможет, а вот пустить на стружку кувшинчик — запросто.
— Так… я… это… — Стремительно укоротив шею, джинн почти полностью скрылся в кармане, лишь съехавшая на затылок тюбетейка да приплюснутое отворотом кармана лицо остались снаружи. — Ну одно, коротенькое…
— О чем ты вообще говоришь? — совершенно сбитый с толку, напрямую спросил я у джинна. Меня тревожит нехорошее предчувствие, а он тут с какими-то намеками, предложениями, и бубнит… бубнит…
— О поэзии, — почти шепотом пояснил запуганный джинн. Тоже мне, «достойный» представитель клана лучших в мире убийц.
— При чем здесь поэзия?
— О! Поэзия — это величай…
— Стоп, стоп! Не нужно мне цитировать учебник литературы за третий класс.
— Не буду, — отчего-то обидевшись, буркнул призрачный исполнитель желания. По одному на руки и согласно живой очереди. — Вот так всегда: грязным армейским сапогом по животрепещу…
— Ваур, — вертя головой по сторонам, походя обронил демон с Ваурии.
Принцесса-единорог покосилась на него, но своего мнения не высказала, ограничившись демонстрацией презрительно оттопыренной нижней губы. Как же… манеры.
— Ты, кажется, стих хотел прочесть? — чувствуя угрызения совести за неправедные мысли в его отношении, поинтересовался я у поникшего головой джинна. Но тотчас спохватился и предупредил о лимите времени. Знаем мы их азиатское красноречие. — Только хорошее. В двух словах, но с глубоким смыслом
— Не мне судить, насколько оно хорошее…
— Давай. —Я поощрительно улыбнулся вдруг засмущавшемуся жителю сосуда.
— Но короткое, — заявил джинн, чем поднял свой рейтинг в моих глазах.
— Читай!
Откашлявшись, джинн нараспев прочел:
Океан. Высокие волны в своих руках сосуд серебряный несут
В нем я один. Во всем един — и жертва, и палач, и божий суд.
Но вот ногтем соскоблена печать, хлопок — свободе я безмерно рад.
«Желаю, чтоб…» — раздался голос. Напомнил он —я, как и прежде, раб.
— Обалдеть! — бросив взгляд на дворец, воскликнул я, до глубины души потрясенный открывшейся мне правдой. Похожей на наркотический бред, но…
— Тебе правда понравилось? — горделиво надулся джинн, сияя словно утреннее небо в сильный мороз.
— Такого не может быть! — Мой голос сорвался на крик. Не знаю, кому предназначался этот вопль одинокого путника на пустынных улицах, но он встряхнул психику, позволив вернуть веру в существование реальности.
— Ну уж… стих, конечно, хорош… но что уж так…
— Мы топчемся на месте, — отказываясь верить своим глазам, произношу я и, стремительно прыгнув вперед, изо всех сил бегу к равнодушно наблюдающим за моими стараниями барельефным лицам.
Полыхнув молнией, джинн исчез в своем сосуде, завязав за собой длинное горлышко узлом.
— Ваур! — Восприняв мои действия как приглашение к игре, Тихон бросается бежать вслед за мной. В несколько прыжков настигнув меня, демон вырывается вперед, повернув ко мне свою крупную голову со свешенным набок языком. Надеюсь, он не дразнится, а просто охлаждает тело.
Продолжаю сосредоточенно переставлять ноги, наблюдая, как проносятся подо мною истертые от времени каменные булыжники. Взгляд вперед — расстояние до дворца остается неизменным. Мелькнула шальная мысль, что это мстительный призрак башни, как говорится в народе, «водит» меня. Но, будь он даже господином руин, водить в пределах видимости конечной цели не под силу никому. НИКОМУ! Однозначно и безоговорочно невозможно, поскольку противоречит незыблемым основам мироздания. Это из разряда мифов про вечный двигатель. Хотя… Какой-то остряк из службы образования в постскриптуме к разделу, посвященному доказательству невозможности его создания, написал следующее: «А все-таки она вертится! Г.Галилей». Не мне спорить с этим утверждением, особенно учитывая наглядное попрание незыблемых твердынь современной науки.
— Все! — заявил я, обессиленно замерев на месте.
Скачущая следом принцесса Викториния, не успев остановиться, а может, демонстрируя норов, слегка поддала мне рогом немного ниже спины. Заставив сделать еще один прыжок. И где только силы взялись на побитие мирового рекорда по прыжкам с места в высоту и в длину одновременно.
— Ууу… ююю… — Одно лишь трепетное отношение к женскому полу удержало меня от того, чтобы высказать вслух свое мнение о некоторых здесь присутствующих венценосных особах. Да еще прикушенный до крови язык, ставший неповоротливым, словно одеревеневшим.
Чуть не плача от отчаяния, я тяжело опустился на пыльные, но теплые камни и, уткнув острие меча в стык между двух булыжников, прижался лбом к его холодному клинку. Попытался осмыслить происходящее, но мысли, черными нитями клубящиеся под черепной коробкой, при попытке ухватить их за хвост разлетаются во все стороны, дразня, но в руки не даваясь. А и ухватишь какую… так попадется же квелая и до того пасмурная, что еще тошнее на душе становится.
Прижавшись к моей ноге мохнатым боком, опустил на скрещенные лапы могучую нижнюю челюсть Тихон. И тяжело вздохнул, разделяя мое настроение.
С другой стороны зашла кобыла, но, заметив пятна грязи, презрительно вздернула губу и осталась стоять, недовольно пофыркивая. Если она надеялась таким способом намекнуть мне, что сидеть в присутствии стоящей на ногах дамы неприлично, а при особе императорского дома и вовсе недопустимо, то ее старания не пропали напрасно. Я вспомнил об этикете. Но попытки изменить свое положение не предпринял — так и остался сидеть