Целую неделю Бабаня лежала в больнице и смотрела в окно на серое хмурое небо, рыдающее проливным дождём. И птицы попрятали клювы в задницы — мокро же! Зато сегодня им весело — лето вернулось! А только Бабане, лежащей в гробу, уже пофиг на эту свистопляску. А копачам пофиг на Бабаню — они изрядно вспотели и теперь с нецензурным выражением на рожах нетерпеливо подгоняют: «Давайте, прощайтесь уже!» Вон, их главный, Геракл засушенный, уже лопатой поигрывает.
А ну, дядя, врежь-ка вон той бабке по загривку, она у меня уже давно на ласку напрашивается.
Прощаться никто не торопится — не наговорились ещё, не всех обмусолили. У-у, стервятники! Сейчас ещё и жрать пойдут на халяву. Но сперва горячие новости! Острые любопытные взгляды сосредоточились на моей мамочке, горестно понурившей голову. И зашуршали ядовитые шепотки. Вот же тварюги говнодушные! Так хочется выхватить у копача лопату и каждой твари по тупой брехливой харе — на-ка!
Марь Васильна, моя бывшая училка, неожиданно дёрнулась, как будто ей и правда прилетело, оглянулась и уставилась на меня злым взглядом. И остальные тут же выкатили свои бельма. Сейчас бы закурить, чтобы у этих куриц клювы поотваливались, но Бабаня очень не одобряла это дело, и пусть она уже ничего не видит, почему-то я чувствую — сейчас не надо. А я всегда себе доверяю. Поэтому я приветственно подмигнула любопытствующей публике и кивнула — что, мол, надо? У нас тут похороны, а не смотрины! Все клуши, как по команде, отвернулись, но школьная директриса оказалась самой отважной и двинулась ко мне. Ну, давай-давай…
— Айя, ты почему опоздала? — шипит таким строгим тоном, будто имеет право предъявлять мне претензии.
— Машина не завелась, — смотрю на неё с вызовом. Что-то ещё?
— Ты что, приехала на машине?
Я закатила глаза.
— Я же говорю — не завелась у меня ещё машина. Мне так-то шестнадцать, Вы не забыли?
— Ты совсем не меняешься, Скрипка! Хоть бы платок чёрный надела, бабушку ведь хоронишь.
— Пф-ф! А это чем-то ей поможет? — я киваю в сторону гроба. — Пообещайте мне, что Бабаня встанет из этого ящика — так я хоть ночной горшок на голову напялю!
— Ничего святого, — она сокрушённо качает головой. — И выглядишь, как… прости, господи!
— Убедили, Ирин Санна, на Ваши похороны я прибуду вовремя и вся в чёрном. Обещаю.
Директрису словно ураганом отшвырнуло. Так-то лучше.
В заднем кармане завибрировал мобильник — очередное сообщение. Читаю и злюсь — пятихатка сегодня сорвалась. Вот уроды, не могли раньше сообщить! Изучаю расписание и ищу, кем бы заполнить это окно…
А когда возвращаюсь к мрачной действительности, с удивлением слышу зычный голос директрисы. Расположившись у ног покойницы, она эмоционально жестикулирует и толкает проникновенную речь. Ну, прямо Ленин на броневике — я аж заслушалась. Жаль, Бабаня не слышит. Правда, когда ораторша начала вспоминать, каким чутким и отзывчивым человеком была безвременно ушедшая и как она самоотверженно любила детей, я даже на цыпочки привстала, чтобы удостовериться — а в гробу точно Бабаня?
По мне так «безвременно ушедшая» — единственные правдивые слова из всего, что я успела услышать, хотя «безвременно» — совершенно дурацкое слово. И да — всё же Бабане стоило это послушать — вместе посмеялись бы. Ни для кого не секрет, что моя бабушка Аня была на редкость чёрствой старушенцией, а детей она ненавидела даже больше, чем работу и своих лицемерных коллег. Да и плевать на них всех! Нам с Бабаней было хорошо вместе. Ну-у, во всяком случае, не скучно. Теперь так уже больше не будет… Никогда…
Я поднимаю взгляд в небо… такое ярко-голубое — аж режет глаза. Бабаня любила лето… И оно пришло её проводить.
Кто все эти люди? Зачем они здесь? Коллеги, соседи, какая-то восьмиюродная сестра, притащившая свои пухлые телеса из Белгорода. Вот пожрёт после похорон, получит слюнявчик на память и пусть мотает обратно — у меня не ночлежка. Они ведь даже не знают Бабаню, не представляют, какой она была! Даже мама не знает…
А моя Бабаня так любила солнце! И арбузы!.. А ещё — «Трое из Простоквашино»! Я всегда знала, в какой момент поставить этот мультфильм, чтобы она подобрела. И ещё Бабаня очень любила птиц! Ох, она бы мне и всыпала по первое число только за одну мимолётную мысль о рогатке. Мне так жаль, что она не знала других своих внучек!.. Я уверена, она бы тоже их полюбила. Особенно Стефанию, ведь малышка Стеф тоже любит птиц… и зверей… Она у нас вообще всех любит.
Моя пятая точка снова ощущает вибрацию придавленного карманом телефона, и на сей раз долгую — кто-то звонит. Номер незнакомый, но я принимаю вызов.
— Добрый день, — сухой мужской голос.
Да ни хрена он не добрый, дядь…
— Здравствуйте, — моё ласковое приветствие можно на хлеб намазывать.
— Э-э… да! Я Вам звоню по объявлению насчёт квартиры на Боровской…
— И почему я не удивлена! — у меня выходит несколько громче, чем приличествует обстановке, но я продолжаю заигрывать с потенциальным клиентом: — Почему-то все вдруг захотели на Боровскую! Кажется, я чего-то не знаю…
Я, например, не знаю, какой идиот, наконец, купит эту чёртову квартиру!
Мужик, очарованный то ли информацией, то ли интонацией начинает забрасывать меня вопросами. Но заинтересовала я не только его. Вся траурная компания дружно и укоризненно вытаращилась на меня.
Что уставились? Усопшая мне денег в наследство не оставила! И работа сама не сделается!
Даже мамочка меня заметила и округлила заплаканные глаза. Кажется, она в шоке… Машу ей рукой на случай, если вдруг не признала. Всё же за два с половиной года я немного изменилась. И теперь мама стремительно пробирается ко мне, чтобы… Что? Разглядеть, пощупать?
Я прерываю разговорчивого дядьку на полуслове:
— Извините, пожалуйста, у меня сейчас небольшое собрание… Можно я Вам минут через пять перезвоню на этот номер?
Ну, естественно, он не против!
— Аика, что ты творишь? — это мне вместо «Здравствуй, дочка» и нежных материнских объятий.
— Привет, мам, отлично выглядишь! — я прячу телефон в задний карман джинсов и руки придерживаю там же, за спиной, чтобы они невзначай не потянулись к родительнице. — А ты почему без девчонок приехала?
— Они учатся, — мама на мгновение теряется, но, спохватившись, цепляется за своё негодование: — Ты забыла, где находишься? Что ты меня позоришь?
— Перед кем, мам? Разве ты хоть кого-нибудь знаешь из этого сброда?
Я вглядываюсь