Воображение живо нарисовало праздничный завтрак в свой столетний юбилей — горстка сырых твердых зерен со свечкой в центре для обозначения торжественности момента. Я бы, к примеру, предпочла свечку сжевать, чем давиться сотней сырых рисинок.
Когда же, после жесткой диеты, мне снова была предложена альтернатива в виде раскритикованной мной каши, я была безмерно счастлива. А заодно утвердилась в понимании, насколько все в этом мире относительно.
Когда с приготовлением сегодняшнего завтрака было покончено, то на медитацию оставалось не более двадцати минут. До завтрака Хенг обычно не появлялся, но почему-то старый хрыч всегда знал, что происходит на его территории в его отсутствие. И я даже не сомневалась, что мое опоздание не останется в тайне.
Погрузиться в медитативное состояние у меня не вышло. Как бы я не стремилась уйти в себя, абстрагироваться полностью от Доминика не получилось — я по- прежнему продолжала злиться. Хорошо, что сегодня воскресенье и, кроме занятий с Хенгом, других уроков у меня нет. А иначе мне бы не избежать замечаний от моих учителей и, не приведи Бог, плохих оценок.
Старый злыдень материализовался в маленькой трапезной ровно без десяти минут шесть. Застыв у порога, он сделал глубокий вдох, скривил губы и впился в меня немигающим, цепким взглядом. По моему позвоночнику прошел неприятный холодок. Ох, кажется, сейчас что-то будет…
— От тебя воняет потекшей сукой, — скрипучий голос Хенга заставил меня задрожать.
У меня даже и в мыслях не возникло изображать удивление и непонимание. Я только молча смотрела на Учителя в ожидании вердикта. В моих глазах он легко мог разглядеть страх, но в них точно не было раскаяния. По моим собственным убеждениям я не совершила ничего предосудительного. Вернее, не успела совершить, но факт остается фактом — ничего не было.
Если же исходить из теории самого Хенга, то контролировать, прежде всего, я обязана чистоту помыслов. Но они и так были девственно чисты до недавнего времени, пока Доминик не замарал их своим, совсем не братским и не дружеским, поцелуем.
Да что я вообще здесь анализирую?! Я ведь уже взрослая шестнадцатилетняя девушка. В этом возрасте каждая нормальная, более-менее симпатичная француженка имеет, как минимум, опыт страстных поцелуев и объятий. И я в монашки не собираюсь записываться, даже в шаолиньские.
— Ты-ы, презренная блудница, посмела своими грязными руками готовить мне еду, — голос Хенга стал еще более тихим и зловещим.
Вот интересно, а что мне было делать — совсем не готовить? Извините, мол, батенька, так уж вышло — нечаянно впала сегодня в блуд и по неосторожности руки замарала. Только чем? Я ведь даже ничего не потрогала у Доминика, хоть и очень хотелось. Знала бы я, что это избавит меня от ежедневного кашеварства, то давно бы уже всех мужиков в городе перещупала.
Пытаться убедить Хенга в том, что я чистая, было абсолютно бессмысленно. Да если бы я даже полностью с хлоркой вымылась, то все равно бы опошлила его благословенную трапезу, так как мои мысли уже вовсю плескались в грехе и стремились увязнуть в нем еще глубже.
Обжигающие удары многохвостой плетью отозвались болью на плечах, шее и лице. Тяжелый резиновый шарик жестко припечатал мои губы к зубам, и я почувствовала металлический привкус во рту. Вот же сволочь, чуть зубы мне не выбил. Захотелось сплюнуть кровь прямо в кашу этому извергу.
Новую порцию ударов я принимала, уже прикрыв лицо руками. Раньше от этой боли хотелось визжать, но я боялась привлечь своим криком Доминика. Теперь же я не позволяла себе даже скрипнуть зубами. Это удивительно, но, оказывается, к боли тоже можно привыкнуть.
Скоро ему надоест размахивать своей плеткой. А пока я отсчитываю удары и думаю о том, что осталось всего пять лет. А потом у меня будет собственный кнут и для баранов, и для особо зарвавшихся пастухов.
3.4 Феникс
Природа была сегодня солидарна с Учителем. Уже четыре часа подряд суровые китайские небеса извергали мне на голову тонны воды. Я стою на коленях на жесткой циновке под открытым небом и усердно замаливаю грехи. Хотя, если бы я действительно молилась и раскаивалась, то, возможно, небо и сжалилось бы надо мной. Но я стою и размышляю о том, что надо было дожать утром этого труса Доминика и вкусить запретный плод. Тогда бы я не зря сейчас получала кару небесную.
Спасибо Хенгу, что не догадался меня голой к столбу привязать или коленями на горох поставить. Правда, я и на циновке себе уже всю кожу стерла. Но это ерунда, лишь бы только Доминик не решил меня спасать. Надеюсь, что старик не пустит его на свою территорию, и парень не увидит меня в таком жалком виде.
Кормить меня сегодня не будут — и это тоже не трагедия. А вот то, что теперь мои завтраки снова будут состоять из сырых рисовых зерен — это уже паршиво. Зато теперь я повзрослела и мне полагается целых шестнадцать зернышек. Меня же разорвет от обжорства!
К обеду дождь стих. Это хорошо, а то я боялась, что облысею под этим потоком. Доминик, который уже устал ждать окончания занятий с мучителем Хенгом, вероятно, почуял неладное. И, конечно, он прорвался во двор к старикашке и увидел меня — промокшую, с разбитыми губами и на коленях. К подобному зрелищу парень явно оказался не готов и теперь, глядя на меня, его глаза наливались кровью.
А Хенг, застав моего безголового рыцаря в собственном дворе, кажется, даже обрадовался очередной жертве. Наверняка, старый козел был уверен — Доминик обо мне не забудет и придет спасать.
— Ники, я пока в полном порядке, но если ты немедленно не уберешься отсюда, то мне до следующего утра не встать с этого места, — крикнула я с отчаянием и подумала, что лучше бы он утром был такой смелый.
Доминик растерянно остановился на полпути ко мне, а по губам Хенга зазмеилась коварная усмешка.
— Ты прервала молитву из-за своего глупого пса, — он медленно достал плеть из-за пояса.
Господи, только не при Доминике!
А дальше, как в паршивом кино. Когда мне на голову обрушились девять жал плети, Ник с диким ревом бросился на Хенга. Ой, дура-ак! Со стороны могло показаться, что парень налетел на бетонную стену. Хенг даже не пошевелился, но мой защитник рухнул у его ног, как подкошенный. Боже, с кем этот глупец решил воевать…
*****
Если посмотреть на человека снизу, то его мозг обнаружится глубоко в заднице. Однако мозг Доминика с того же ракурса — явно был гораздо ближе. Это как раз и объясняет желание моего телохранителя помериться силами с