– Неужели ты веришь ему на слово и будешь записывать все, что он пожелает тебе рассказать? – Лайла поставила бокалы на стол рядом с тарелками.
– Мне также придется найти парочку дополнительных источников информации, – заявил я, возвращаясь на кухню. – Но когда речь зайдет о том, что он совершил…
– А под «тем, что он совершил» ты подразумеваешь изнасилование и убийство четырнадцатилетней девушки с последующим сожжением ее тела, – добавила Лайла.
– Ага… оно самое. Тут у меня нет других источников. Придется написать то, что он скажет.
– Значит, он может навешать тебе лапши на уши и ты все это запишешь?
– Его время практически вышло. С чего бы ему врать?
– С чего бы ему врать? – В голосе Лайлы я услышал откровенный скепсис; она стояла у кухонного прилавка, упершись растопыренными пальцами в пластиковую столешницу. – Поставь себя на его место. Он насилует несчастную девушку, убивает ее, потом сидит какое-то время в тюрьме, уверяя сокамерников, тюремных надзирателей, адвоката – короче, любого, кто готов его выслушать, что он невиновен. А теперь он уже одной ногой в могиле. Неужели ты действительно думаешь, будто он признается, что убил эту девушку?
– Но он умирает. – Я метнул очередную макаронину в сторону дверцы холодильника, и она прилипла.
– Что подтверждает мою точку зрения. Не твою, – произнесла Лайла с видом опытного участника дебатов. – Он подталкивает тебя к написанию этой статейки…
– Биографии.
– Без разницы. И в университете появится письменный доклад, где он будет представлен как жертва.
– Он хочет сделать предсмертное заявление. – Я переложил спагетти в дуршлаг, чтобы промыть.
– Не поняла. Что он хочет сделать?
– Предсмертное заявление… Он так это называет. Это заявление, содержащее чистую правду, потому что человек не хочет умирать с ложью на устах.
– А умирать с таким грузом, как убийство, за плечами? Ты разве не видишь в этом своеобразную иронию?
– Это разные вещи, – ответил я.
Хотя прямо сейчас я не мог объяснить, почему это разные вещи. Мне было не пробиться сквозь ее логику. Каждый поворот кончался заблокированной дорогой, поэтому в знак признания своего поражения я принес на кофейный столик спагетти и разложил их по тарелкам. Захватив сковородку с соусом маринара, Лайла присоединилась ко мне. Она начала выкладывать соус, но внезапно остановилась, ухмыльнувшись, как Гринч – похититель Рождества.
– Ой, у меня идея, – сказала она.
– Я даже боюсь спросить какая.
– Его осудило жюри присяжных, да?
– Угу.
– А значит, был судебный процесс.
– Полагаю, что так.
– Ты можешь изучить материалы его дела на процессе и тогда будешь точно знать, что там произошло. У тебя будут свидетельские показания, а не только его версия.
– Его дело? А разве такое возможно?
– Моя тетя – помощник юриста в юридической фирме в Сент-Клауде. Она должна знать.
Лайла вытащила из кармана сотовый телефон и, прокрутив список контактов, нашла номер своей тети. Я протянул Джереми бумажное полотенце вместо салфетки, чтобы он мог начинать есть, после чего прислушался к окончанию разговора Лайлы с ее тетей.
– Итак, дело принадлежит клиенту, а не адвокату, да?.. И как мне это выяснить?.. А они что, до сих пор это хранят?.. Можешь скинуть мне это на электронную почту?.. Отлично. Спасибо большое. Ладно, мне нужно бежать. Непременно. Пока-пока. – Лайла выключила телефон и повернулась ко мне. – Все очень просто. У бывшего адвоката Айверсона должно быть его дело.
– Но ведь прошло тридцать лет, – удивился я.
– Здесь дело об убийстве. Тетя сказала, дело должно до сих пор храниться у них.
Я взял копию газетных статей и стал пролистывать, пока не нашел фамилию адвоката.
– Его зовут Джон Петерсон. Он был государственным защитником от Миннеаполиса.
– Ну, это уже кое-что, – отозвалась Лайла.
– Но как нам получить у адвоката дело?
– А вот тут начинается самое приятное. Дело не принадлежит адвокату. Оно принадлежит Карлу Айверсону. Это дело Карла, и адвокат обязан его отдать. Моя тетя пошлет по электронной почте форму заявления, которую ему необходимо подписать для того, чтобы запросить дело, и они обязаны его отдать или лично ему, или его представителю.
– То есть все, что мне нужно сделать, – это уговорить Карла подписать заявление, да?
– Ему придется его подписать. Если он не подпишет, значит все, что он говорил, – полное фуфло. Либо он подписывает заявление, либо остается лживым ублюдком, который играет с тобой втемную, отказываясь признаваться в содеянном.
Глава 8
Я видел, как мама просыпалась по утрам со следами вчерашней попойки в свалявшихся волосах. Я видел, как она, шатаясь, входила в квартиру, пьяная в дымину, с туфлями в одной руке и скомканным нижним бельем в другой. Но я никогда не видел ее такой жалкой, как тогда, когда она прошаркала в зал судебных заседаний округа Моуэр в оранжевом тюремном комбинезоне, в наручниках и с кандалами на ногах. После трех дней без макияжа и душа кожа на лице припухла и стала похожа на старую мешковину. Белокурые волосы с темно-коричневыми корнями свисали покрытыми перхотью жирными прядями. Опущенные плечи выдавались вперед, словно наручники на запястьях тянули маму к земле.
К слову сказать, перед тем как поехать в суд, где должно было разбираться мамино дело, я завез Джереми к ней на квартиру.
Маму привели с еще какими-то тремя заключенными, тоже в оранжевых комбинезонах. Встретившись со мной глазами, мама жестом попросила меня подойти к деревянному ограждению. Она стояла возле стола адвоката с удобными стульями по одну сторону барьера, а я – по другую, в галерее с деревянными церковными скамьями. Увидев, что я направляюсь к барьеру, судебный пристав остановил меня взмахом руки: сигнал не подходить слишком близко во избежание передачи оружия или другой контрабанды людям в оранжевом.
– Ты должен внести за меня залог! – яростным шепотом произнесла мама.
Вблизи я увидел, что стресс тюремного заключения оставил полукружья черных мешков под ее налитыми кровью глазами. У мамы был такой вид, будто она не спала много-много дней.
– О какой сумме идет речь? – спросил я.
– Тюремный надзиратель говорит, мне, наверное, потребуется три тысячи, чтобы выйти под залог. А иначе я останусь в тюрьме.
– Три тысячи! Эти деньги нужны мне для школы.
– Джои, я не могу остаться в тюрьме! – разрыдалась мама. – Там полно психов. Они орут всю ночь напролет. Я не могу спать. Еще немного – и я тоже свихнусь. Не заставляй меня возвращаться туда. Джои, пожалуйста!
Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но все слова застряли в горле. Мне было ее жалко, ведь как-никак это была моя мать, женщина, которая подарила мне жизнь. Но если я отдам ей три тысячи долларов, то уже в следующем семестре окажусь без денег. Мои мысли о том, как остаться в колледже, разбивались о