– Надо же! А я и не знал.

– Недавно мне даже попалась диссертация на тему «Приапизм в творчестве Таха через синтаксис его прозы».

– Забавно. Темы диссертаций вообще меня смешат и умиляют: до чего трогательны эти школяры, пыжатся, чтобы быть «как большие», и пишут чушь под замысловатыми заголовками, за которыми кроется банальнейшее содержание, – так в ресторанах, претендующих на изысканность, заказав блюдо со звучным названием, получаешь обыкновенное яйцо под майонезом.

– Само собой разумеется, господин Тах, если вы не хотите, я об этом не упомяну.

– Отчего же? Это никому не интересно?

– Напротив, более чем интересно. Но мне бы не хотелось выдавать вашу тайну.

– Это не тайна.

– Почему же вы никогда об этом не говорили?

– А кому бы я мог сказать? Не с мясником же беседовать о моей девственности.

– Естественно, но с газетчиками тоже не стоит.

– Почему? Девственность запрещена законом?

– Это все-таки ваша частная жизнь, нечто глубоко интимное…

– А все предыдущие вопросы, иезуитская ваша душа, разве не касались моей частной жизни? До сих пор вы почему-то не были так щепетильны. Нечего строить из себя целку (как нельзя более уместное выражение, заметьте), со мной эти номера не проходят.

– Вы не правы. Бестактность тоже имеет пределы. Журналист бестактен по определению – это его профессия, – но он знает, что есть вещи, которых касаться нельзя.

– Вы заговорили о себе в третьем лице?

– Я говорю от имени всех журналистов.

– Ну конечно, взыграло кастовое сознание, это свойственно трусам. А я вам отвечаю от своего имени, ни на кого не оглядываясь и не ссылаясь, кроме себя самого. И я говорю вам, что не стану загонять себя в ваши рамки и буду сам решать, что в моей частной жизни тайна, а что нет. На мою девственность мне глубоко плевать – делайте с ней что хотите.

– Господин Тах, мне кажется, что вы не вполне сознаете, чем вам грозит это откровение: вы будете чувствовать себя оплеванным, вывалянным в грязи…

– Позвольте, молодой человек, теперь я задам вам вопрос: вы дурак или мазохист?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что если вы не дурак и не мазохист, то я вас просто не понимаю. Вам преподносят на блюдечке сенсацию, дарят ее великодушно и бескорыстно, а вы, вместо того чтобы вцепиться в нее мертвой хваткой, как подобает уважающему себя стервятнику, высасываете из пальца проблему и разводите китайские церемонии. Вы сильно рискуете, если будете продолжать в том же духе. Мое терпение не безгранично, я могу и отобрать у вас эту сенсацию – не для того, чтобы оградить мою священную и неприкосновенную частную жизнь, а просто вам назло. Имейте в виду, мои порывы великодушия проходят быстро, особенно если меня раздражают, так что не теряйтесь, берите, пока дают. Могли бы, кстати, и поблагодарить, не каждый день нобелевский лауреат дарит вам свою девственность, правда?

– Я вам бесконечно благодарен, господин Тах.

– Вот так-то. Подхалимов вроде вас я просто обожаю.

– Но вы же сами сказали, чтобы я…

– Ну и что? Вы не обязаны делать все, что я скажу.

– Ладно. Вернемся к предыдущему вопросу. В свете последнего откровения я, кажется, понимаю причину вашего женоненавистничества.

– Да ну?

– Да. Обида на женщин проистекает из вашей девственности, не так ли?

– Я не вижу связи.

– Ну как же! Вы ненавидите женщин, потому что ни одна не захотела иметь с вами дело.

Писатель расхохотался. Его пухлые плечи заколыхались от смеха.

– Блестяще! До чего же вы забавны, мой друг.

– Должен ли я понимать, что вы опровергаете мое объяснение?

– По-моему, ваше объяснение само себя опровергает. Путать причину и следствие – это конек журналистов, но вы, право, всех перещеголяли. Так все поставили с ног на голову – с ума сойти! Вы говорите, что я ненавижу женщин, потому что ни одна не захотела иметь со мной дело, тогда как это я не захотел иметь дело ни с одной по той простой причине, что я их ненавижу. Двойной перевертыш – браво, у вас талант!

– Вы хотите убедить меня, что ненавидите их априори, без причины? Этого не может быть.

– Назовите мне что-нибудь из еды, что вы не любите.

– Вообще-то, ската, но…

– Чем же вас обидел бедный скат?

– Скат меня ничем не обидел, он просто невкусный, вот и все.

– Ну наконец-то мы друг друга поняли. Женщины меня тоже ничем не обидели, просто я их терпеть не могу, вот и все.

– Однако же, господин Тах, это нельзя сравнивать. Что бы вы сказали, вздумай я сравнить вас с телячьим языком?

– Я был бы польщен: это объедение.

– А если серьезно?

– Я всегда серьезен. И это весьма прискорбно для вас, молодой человек, потому что, не будь я так серьезен, может быть, и не заметил бы, что наша беседа не в меру затянулась и что вы не заслуживаете такой щедрости с моей стороны.

– Почему же я ее не заслуживаю?

– Вы неблагодарная скотина и к тому же кривите душой.

– Я кривлю душой? Я? А вы сами?

– Наглец! Я всегда знал, что моя честность меня погубит. Мало того что ее не замечают, так еще и выворачивают наизнанку – конечно, вы же в этом деле корифей, – и приписывают мне криводушие. К чему были все мои жертвы? Порой я думаю, если бы можно было начать жизнь сызнова, я поставил бы на карту криводушия, чтобы пожить наконец в комфорте и почете. Но вот смотрю я на вас и думаю: до чего же противно, и радуюсь, что не стал таким, как вы, хоть этим и обрек себя на одиночество. Лучше быть одному, чем купаться с вами в грязи. Жизнь у меня поганая, но я не променял бы ее на вашу. А теперь ступайте: я закончил тираду, проявите же чувство мизансцены, сумейте уйти вовремя.

В кафе напротив после рассказа журналиста споры вспыхнули с новой силой.

– Позволяет ли профессиональная этика продолжать интервью в сложившейся ситуации?

– Надо быть лицемерами, чтобы говорить об этике в нашей профессии, сказал бы Тах.

– Сказал бы, как пить дать, но он все-таки не папа римский. Он поливает нас грязью, а мы утирайся?

– Беда в том, что он где-то прав.

– Ну вот, готово дело, и вы купились на его фокусы. Нет, мне очень жаль, но я потерял к нему уважение. Для него нет ничего святого.

– Правильно он говорил: неблагодарная ты скотина. Он дал тебе в руки такую конфетку, а ты вместо «спасибо» его, видите ли, презираешь.

– Нет, ты что, не слышал, каких гадостей он мне наговорил?

– Слышал, а как же. В принципе можно понять, почему ты бесишься.

– Скорей бы подошла твоя очередь. Вот тогда посмеемся.

– Это точно, скорей бы подошла моя очередь.

– А как он отзывается о женщинах, вы слышали?

– Вообще-то, доля правды в его словах есть.

– Как вам не стыдно? Слава богу, среди нас нет ни одной женщины. Кстати,