Если применить эту истину к самому Таху, с неизбежностью напрашивался вывод, что душа у него белоснежная. Один глоток его «Александра» свалил бы с ног даже чемпиона по поглощению сырых яиц и сгущенного молока с сахаром. Писатель же хлестал свою смесь стаканами, даже не морщась. Гравелену, взиравшему на него с восхищением, он однажды сказал:
– Я – Митридат «Александра».
– Но вправе ли мы называть это «Александром»? – усомнился Эрнест.
– Это квинтэссенция «Александра», а сброду дано отведать лишь жалкий его раствор.
К таким царственным сентенциям и добавить-то нечего.
– Господин Тах, прежде всего я хочу от лица всего цеха принести извинения за вчерашнее.
– А что было вчера?
– Ну, я об этом журналисте, что опозорил нас всех, докучая вам глупыми вопросами.
– А как же, помню. Очень славный мальчуган. Когда я увижу его снова?
– Никогда, не волнуйтесь. Если вас это может порадовать, он сегодня тяжко хворает.
– Бедный мальчик! А что с ним?
– Перебрал «Порто-флипа».
– Я всегда говорил, что «Порто-флип» – гадость. Знай я, что он любит выпить, приготовил бы ему «Александр» – нет ничего полезнее для метаболизма. Хотите, угощу вас «Александром», юноша?
– Спасибо, я не пью на работе.
Журналист не заметил, какого подозрительного взгляда стоил ему этот отказ.
– Господин Тах, вы уж не обижайтесь на нашего вчерашнего коллегу. Что делать, мало кому из журналистов хватает образования для встречи с фигурами такого масштаба, как вы…
– Этого только не хватало! Специальное образование для встречи со мной! Курс под названием «Искусство общения с гениями»! Кошмар!
– Правда? Если я правильно понял, вы не сердитесь на нашего собрата. Спасибо вам за снисходительность.
– Вы пришли, чтобы поговорить о вашем коллеге или обо мне?
– О вас, конечно. Это была просто преамбула.
– Жаль. Нет, решительно, эта перспектива так удручает меня, что мне необходим глоток «Александра». Будьте любезны, подождите пару минут – сами виноваты, не надо было говорить мне об «Александре», я наслушался вас, вот и захотелось.
– Я? Я говорил вам об «Александре»?
– Не кривите душой, молодой человек. Я терпеть не могу, когда кривят душой. Вы по-прежнему не хотите отведать моего фирменного напитка?
До гостя не дошло, что Тах великодушно дает ему последний шанс, – и он его упустил. Пожав своими жирными плечами, писатель подкатил к чему-то вроде саркофага и поднял крышку, под которой оказались ряды бутылок, консервные банки и бокалы.
– Это гроб эпохи Меровингов, – объяснил толстяк, – я сделал из него бар.
Он взял большую металлическую чашу, плеснул в нее изрядное количество шоколадного ликера, потом добавил коньяка и лукаво покосился на журналиста:
– А теперь я открою вам секрет фирмы. У простых смертных третий компонент – взбитые сливки. По мне, это тяжеловато для желудка, и я заменяю сливки тем же количеством… – в руке у него оказалась консервная банка, – сгущенного молока с сахаром. – И он подкрепил слова делом.
– Но это, наверно, до ужаса приторно! – ахнул журналист, тем самым усугубив свое положение.
– Зима в этом году на редкость теплая. А вот в морозы я добавляю в «Александр» хороший кусок сливочного масла.
– Что, простите?
– Да-да. Сгущенное молоко уступает по жирности сливкам, это надо восполнить. Вообще-то, сегодня у нас как-никак пятнадцатое января, так что в принципе масло по сезону положено, но пришлось бы съездить за ним на кухню и оставить вас одного, а это невежливо. Ладно, обойдусь без масла.
– Ради бога, не беспокойтесь из-за меня.
– Нет, решено. Сегодня вечером истекает срок ультиматума, по такому случаю я не буду роскошествовать.
– Вы чувствуете свою причастность к кризису в Персидском заливе?
– До такой степени, что выпью «Александр» без масла.
– Вы смотрите новости по телевизору?
– Между двумя рекламными блоками случается схватить дозу информации.
– Что вы думаете о кризисе в Персидском заливе?
– Ничего.
– А все-таки?
– Ничего.
– Вам это безразлично?
– Отнюдь. Но что бы я ни думал, это не имеет никакого смысла. Заплывший жиром немощный старик – не тот, чьим мнением об этом кризисе следует интересоваться. Я не генерал, не пацифист, не нефтяник, не араб. Вот если вы спросите меня об «Александре» – тут я буду во всеоружии.
В заключение своей тирады писатель поднес чашу к губам и сделал несколько смачных глотков.
– Почему вы пьете из металлической посуды?
– Не люблю ничего прозрачного. Это, между прочим, одна из причин, почему я так толст: не желаю, чтобы меня видели насквозь.
– Кстати, господин Тах, мне хочется задать вам один вопрос, который мечтали бы вам задать все журналисты, но вряд ли хоть один решится.
– Сколько я вешу?
– Нет, как вы питаетесь. Всем известно, что еда занимает огромное место в вашей жизни. Гастрономия и ее естественное следствие – пищеварительный процесс лежат в основе ваших поздних романов, таких как «Апология диспепсии», – это произведение представляется мне наиболее ёмким выражением ваших метафизических забот и тревог.
– Совершенно верно. Я считаю, что метафизика – наиболее адекватное выражение метаболизма. А поскольку метаболизм складывается из анаболизма и катаболизма, метафизику я тоже разделил на анафизику и катафизику. Не усматривайте в этом дуалистического противопоставления, речь идет о двух обязательных и, что еще более усложняет картину, синхронных фазах движения мысли, обреченной на тривиальность.
– Не содержится ли здесь также намека на Жарри и патафизику?
– Нет. Я серьезный писатель, – ледяным тоном отрезал старик и снова приложился к «Александру».
– Итак, господин Тах, вы не будете возражать, если я попрошу вас описать ваш обычный день поэтапно с точки зрения пищеварительного процесса?
Наступила благоговейная тишина; писатель, казалось, размышлял. Выдержав паузу, он заговорил проникновенно, словно открывая непосвященному тайный догмат:
– Утром я просыпаюсь около восьми часов. Первым делом иду в туалет опорожнить мочевой пузырь и кишечник. Вам нужны подробности?
– Нет-нет, я думаю, достаточно.
– Тем лучше, потому что этот этап, хоть и неизбежно присутствующий в пищеварительном процессе, поверьте, более чем отвратителен.
– Верю вам на слово.
– Блаженны невидевшие и уверовавшие. Затем, присыпавшись тальком, я облачаюсь в халат.
– Вы всегда его носите?
– Да, переодеваюсь, только когда выхожу за покупками.
– Вам в вашем состоянии не трудно все это проделывать?
– Я привык за много лет. Одевшись, я отправляюсь в кухню и готовлю себе завтрак. Раньше, когда я проводил дни за письменным столом, мне было не до стряпни и я ел что попроще, например холодную требуху…
– Холодную требуху с утра?
– Я понимаю ваше удивление. Должен вам напомнить, что в ту пору я писал, и это поглощало меня целиком. Теперь меня и самого с души воротит при мысли о холодной требухе с утра. За двадцать лет я привык поджаривать ее в течение получаса на гусином жире.
– Требуха на гусином жире? На завтрак?
– Объедение.
– И «Александр» на запивку?
– Нет, за едой я не употребляю. В ту пору, когда я писал, я пил утром крепчайший кофе. Теперь же предпочитаю гоголь-моголь. После завтрака я выхожу за покупками, а