— Вы все-таки… разграничиваете. А это просто различные фазы одного процесса. — Ушами повожу сначала направо, а потом налево, показывая, как далеки эти фазы друг от друга и в то же время как они близки.
— Но как вы передаете эти самые фазы, грани, оттенки? Ведь вы понимаете разницу между жизнью и смертью, иначе не смогли бы сейчас разговаривать со мной.
— Оттенки, эмоциональная окраска и прочее передаются по-другому. Ну, как вы можете произнести одно слово с различными интонациями. Я говорю ту, одновременно формируя что-то вроде эмпатического образа — видите, над головой? — который, как субъективная шкала, показывает степень приближенности ту к фазе жизни или к фазе смерти. — Замолкаю. Мне никогда раньше не приходилось вот так объяснять, и задача кажется труднее, чем казалась на первый взгляд. Но, по крайней мере, за ее решением можно отвлечься от желания вцепиться кое-кому в горло. Интересно, арр-Вуэйн на это рассчитывал, когда стал бомбить меня вопросами? — На самом деле образы — очень сложная система, чем-то напоминающая древние иероглифы в пятимерном пространстве, и… у вас просто нет слов, чтобы это описать. Они очень индивидуальны. Образы — это вид искусства, которое зависит от развития личности. Например, речь некоторых Старших я не то что не всегда могу понять — даже разглядеть во всей ее полноте. Улавливается лишь доступный моему пониманию смысл. Тем не менее общаться с ними — огромное эстетическое удовольствие.
— Это действительно… красиво. Хотя я с трудом понимаю, что ЭТО. А вы не пробовали фиксировать свою речь?
— Письменность? Она нам не нужна.
— То есть…
— Оставим эту тему.
Он замолкает, но в сощуренных глазах угадывается напряженная работа мысли. Понял, что наткнулся на что-то интересное. Ну и пусть себе размышляет. Может, через пару тысяч лет додумается. И вообще, теперь моя очередь задавать вопросы:
— Почему мы прошли этим путем?
— Я не понимаю…
— Вы прекрасно поняли мой вопрос, дарай-князь. До сих пор считалось, что пройти через иную меру реальности невозможно. Это вам не другое измерение. Некоторые даже сомневались в существовании меры. Но мы здесь. Зачем? Это все равно, что, — я на секунду задумываюсь, подбирая подходящее сравнение из своего небогатого словарного запаса, — все равно, что глушить рыбу атомной бомбой. Разве не было пути проще?
Улыбается. Похоже, я сказала что-то забавное. Знать бы что.
— Атомная бомба — она, конечно, немного великовата, но рыбу глушит. Очень точное сравнение. Дело в том, Антея-эль, что, удирая, вы замкнули за собой… петлю. Очень качественно замкнули, не каждый дарай смог бы так. К нам НИКТО не мог пробиться извне, но и мы не могли оттуда выйти. Не знаю, как вам это удалось. В общем, пришлось искать обходные пути. Перейти в другую меру реальности, а затем вернуться назад. Это как если бы вас заперли в комнате, а вы перешли бы в другой слой реальности, прошли сквозь стены, а потом вернулись.
Я киваю, хотя аналогия кажется несколько шаткой.
— Кстати, а откуда вам известно про меры!
И снова к допросу, да?
— Не стоит воспринимать меня как мелкого варвара, дорвавшегося до библиотеки и успевшего прочесть кое-что из открытых фондов. У эль-ин есть некоторый… аналог науки, и по-своему мы знаем об окружающем нас мире не меньше, чем человечество.
Я ненадолго замолкаю, расстроенно опустив уши.
— Я занималась изучением людей, но, кажется, безуспешно. Только мне начинает казаться, что я что-то поняла, как поворачиваю за угол и натыкаюсь на очередной…
Он забавляется, хотя не знаю, откуда ко мне пришло понимание этого. Ни в мимике, ни в языке тела, ни даже в ауре нет ни малейшего ключа к внутреннему состоянию. Только ощущение легкой иронии, как бриз в лицо.
Резко дергаю ушами:
— Я сказала что-то смешное?
— Нет, эль-леди. Эти изменения в организме, о которых вы говорили, они ведь относятся не только к физиологии?
Резкий поворот в разговоре застает меня врасплох.
— Простите?
— Фиксированная внешняя форма и какие угодно трансмутации внутри. Вы ведь говорили не только о теле, правда? В сознании — то же самое.
Удивление, печаль, ярость, согласие.
Я только киваю. Мы действительно можем с собственным сознанием творить что угодно. Не нравятся эмоции — их чуть-чуть изменим. Чтобы не было клаустрофобии. Прекрасно. Не устраивает запах ужина — сейчас ма-а-аленькое самовнушение — и он станет вкусным. Здорово. Нельзя убивать Целителей (есть такой закон). Ну что ж-ж-ж, закон придется изменить. На один раз. Потом вернем на место. В конце концов — это всего лишь установка на самосохранение. Если перебить всех Целителей, кто же будет лечить? Мораль — удобное приспособление, когда она устаревает, ее нужно менять. Так проще.
Человек смотрит на меня, и в странных глазах, серых, с круглым зрачком, я вижу зеркальное отражение своих мыслей. Не очень лестное для эль-ин отражение.
Он понял. Хорошо. Я боялась, что придется долго и нудно объяснять.
— Подобные способности представляются мне весьма удобными, не так ли, эль-леди?
Аррек говорит медленно, немного растягивая звуки, и речь его по богатству интонациями и выразительности приближается к речи эль-ин. Голос мягкий, теплый и приторно-сладкий, с гнильцой. Он обволакивает пушистым одеялом. Удушающе-теплым. Как сладковатое дуновение смерти. Я знала, что арры возвели контроль над голосовыми связками в ранг искусства, что они способны лишь с помощью голоса, без всякой телепатии, внушать людям что угодно, добиваясь рабского подчинения. Теперь я понимаю, что это значит. Приходится дважды провести коррекцию восприятия, чтобы не утонуть в этих гневно-сладких интонациях. Чтобы не начать чувствовать к себе то же отвращение, что столь демонстративно выказывал он. Это было бы уже избыточно. Вряд ли я способна ненавидеть себя больше, чем теперь. Всему ведь есть предел.
— И что вы пытались этим доказать, дарай арр-Вуэйн?
Он замолкает. Неподвижен, далек и чужд, как никогда прежде. И это холодное, выращенное в атмосфере чудовищной политики Эйхаррона существо пытается убедить меня, что ему есть какое-то дело до постоянности моральных установок или цельности человеческой личности?
Смех и грех.
— Я в вашей полной власти сейчас. Если я вызываю у вас такое отвращение, убейте меня и покончим с этим. Повлиять на мое сознание у вас все равно не получится. Мы слишком разные.
Он смотрит на меня. Затем склоняет голову.
— Прошу прощения, Антея-эль. Я потерял контроль над собой. Больше этого не повторится.
Ах-ха, потерял. Хоть бы соврать потрудился красиво, сияющий ты мой.
— Что такое Ауте?
Ну и вопрос. Что такое Ауте? А что такое Бог? И что такое жизнь? А концепцию бесконечности и замкнутости всего ему изложить не надо? В курсе лекций года на три?
— Вы задаете очень сложные вопросы, дарай арр-Вуэйн.
— А другие задавать не имеет смысла.
И то верно. Но как объяснить необъяснимое?
— Ауте — это все. Вся Вселенная, все, что существует и что не существует