– Зачем в нижних пределах цветы? Кому они здесь нужны? – спросила Берилл, но тут же сама себе возразила: – Впрочем, мне безразлично то, нужны вам здесь цветы или нет. Но они растут именно здесь. Потому, Шон, да, я здесь останусь. Я эгоистична? Слухи всё-таки не врут, а?
– Да, пожалуй, – усмехнулся Шон. – Но, Берилл, теперь надо заставить Ханта уяснить твою позицию… Не смотри на меня так, иниата. Я сказал, что удержу его, но не говорил, что он – полностью моя проблема.
– Ах, какой ты всё-таки милый, герцог Грэм. Я же ещё ничего не подписывала…
– Ах, леди Сильверстоун… прошу вас, – перевёртыш, самую малость дурачась, опустился на колени перед женщиной. – Прошу вас, выходите за него замуж. Я буду заботиться о вас. Берилл, ты будешь счастлива, я обещаю. Будет весело.
– Я согласна, мой дорогой эриста, – улыбнулась крылатая и провела рукой по гладким волосам Шона.
Контракт подписали во дворце Точки Соглашения. Не смотря на то, что Шон держался в отдалении, его взгляд словно направлял Берилл.
Хант сразу же отвёз её обратно в свой предел и последовал за ней в цветники. Прежде чем он сказал хоть что-то, она запретила ему подходить к себе в ближайший лунный период. И он ушёл.
Так целый лунный период молодожёны избегали друг друга. "Это хорошо", – говорила себе Берилл и с головой окуналась в исследования. Время продолжало сгорать с пугающей скоростью. Однажды Хант передал через Шона, что хочет участвовать в её работе. Но эрц-принцесса запретила хозяину появляться, объясняя отказ тем, что не хочет давать ему ложных надежд, да к тому же, эриста настолько всезнающ, а герарды так часто помогали принцу ухаживать за экземплярами, что теперь знают цветники лучше.
Хант не настаивал. Вероятно потому, что прочие наследники, после переданных Шоном слов, не упустили возможность напомнить принцу о его обязанностях.
Берилл виделась с Хантом в коридорах, но он никак не выказывал ни чувств, ни нетерпения – лишь внимательно смотрел. "Ждёт", – понимала крылатая.
– Он восприимчив, как ребёнок, Берилл, – объяснял ей Шон на исходе того периода. – И действует как линза. Стоит одной тебе улыбнуться ему, и он будет расточать улыбки на весь предел и дальше. Стоит тебе отругать его, и тогда всему пределу придётся тяжко. Но тебя его влияние на нас не должно волновать. Тебя должно успокаивать то, что один твой взгляд ввергает его в сильные переживания. Я бы предложил тебе пользоваться, но ты говоришь, власть тебе не нужна.
– А тебе?
– Я бы сказал, что сейчас я на своём месте.
Берилл что-то как будто дёрнуло изнутри, ведь когда Шон соврал, она смотрела ему прямо в глаза и увидела, почувствовала ложь.
– Это было впервые… – тихо проговорила она. – Раньше мне всё равно было, когда я видела чью-то ложь. Но с тобой мне она… шокирующе неприятна, Шон.
Перевёртыш нахмурился.
– Выходит, я хочу занять его место? – спросил он.
– Выходит, что так.
Молчание длилось и длилось. Герцог явно переживал не лучшие мгновения. Был бы он крылат, его глаза поменяли бы цвет сейчас – в этом Берилл была уверена.
Берилл давно ни с кем не была так близка. Проблемы подруг детства касались чаще всего мужчин и хозяйственных дел – того, в чём леди совершенно не разбиралась, ну а дела братьев никогда не обсуждались в присутствии нежно любимой сестры. Позже заработанная ей репутация замкнутого существа отвращала всякого от мысли поделиться переживаниями с Берилл. Всего два раза крылатая неуклюже оказывала поддержку в трудный момент. Однажды это случилось в ещё совсем беззаботной юности, когда попалась на глаза своему дедушке, Себастьяну Сильверу, тяжело переживающему реальность, в которой оказался. Убить собственного отца в одно мгновение и не помнить как? Каково? А каково было ей выслушивать покаянные стенания деда? А ещё тот случай: тогда, глубокой ночью, после того, как нынешний глава клана, герцог Сильвертон, в первый и в последний раз вынужден был произносить хвалебную речь своим старшим братьям Фердинанду и Ксандеру на вечере, устроенном в память об их героической гибели, самоубийственной вылазке, унёсшей жизни множества врагов. "Единственное", – процедил Ричард, от отвращения почти не переставая стискивать зубы до скрежета, – "что они сделали правильно – это сдохли, как положено. Сдохнуть именно так? Что же! Достойно, герои. Но это всё равно не прощает им того, что они сделали с кланом. Бедность и долги, позор, разорванные навсегда узы… если бы я мог умереть, чтобы исправить всё, то сделал бы это не колеблясь. Чёрт. Это были последние старшие Сильверстоуны. Почему я всё ещё чувствую слепящую радость от того, что избавлен от них? Почему, не смотря на их блестящий и такой полезный финал, я всё равно жалею, что они не сдохли на пятьсот-девятьсот лет раньше?"
"Любовь и ненависть, умещаясь в одном сердце, рвёт его", – вспомнила Берилл слова Шона.
– Но я тебя понимаю, – наконец произнесла она. – Любой бы понял. Ты видишь его несовершенства и пороки лучше его самого. Ты осознаёшь, что о пределе нужно заботиться старательнее, чем он – я вполне понимаю такое желание власти. Мой брат был младшим в клане, когда взвалил на себя обязанности главы. Другие Си в те времена умели только проматывать последние деньги и волочиться за беспутными женщинами.
– Надеюсь, ты права, – Шон встал и заходил по комнате, но скоро подошёл к Берилл и взял её за руки. Поднял их за запястья, ладонями вверх, до того уровня, на котором, должно быть, у перевёртышей находится сердце. – Хотелось бы верить, что это именно такое желание власти, – окрепшим густым голосом произнёс герцог Грэм. – Я буду говорить, а ты будешь проверять мою искренность. Хорошо? Тебе не будет это слишком тяжело?
– Если ты именно таким образом хочешь лучше понять свои чувства, то попробуем. Отчего же не сделать этого ради знания истины?
– Я… – Шон посмотрел в её глаза, но стал разглядывать их так внимательно, что Берилл начала ощущать нечто проникающее. Тепло, наполняющее крылатую, захватило её врасплох. Она забыла предмет разговора.
– А?.. – только и произнесла она. – У тебя красивые… глаза.
– Нельзя так говорить.
– Почему?
Собеседник смутился. Оказывается, перевёртыши смущаются точно так же, как и крылатые. Разве только не розовеют. Нет, не розовеют, но отводят глаза и возвращаются к другой теме:
– Думаю, вовсе не так уж важно, что я испытываю к отцу, – переменил мнение Шон. – На данный момент я должен делать всё