Ему пришлось бы пройти долгий путь по признанию собственной способности испытывать что-то настолько необычное для крылатого, вот только Уоррен почти с самого начала ощущал, что боится незримой сущности, заглядывающей ему прямо в душу, способной превратить в отвратительное месиво всё, что было в самом себе дорого Элайну.
И теперь он ощущал, что незримое сосредоточие тьмы, стихийное, но сложное и обладающее более высокой организацией, чем проклятие или даже само воплощённое зло, стоит прямо перед ним. Уоррен ощущал его присутствие каждой клеточкой кожи. Оно чуточку приблизилось и заглянуло прямо в лицо. Уоррену казалось, что если он пошевелит хотя бы пальцем, то коснётся его.
Ужас и страх всё росли пропорционально идущему времени. Вдруг рядом снова появился Роджер и навалился на плечо Уоррена:
– Что у тебя здесь происходит? На что смотришь?
Уоррен медленно повернулся и смотрел в глаза друга всё время, пока Роджер говорил и пока нечисть перемещалась. Но в голубых глазах приятеля абсолютно ничего не изменилось. Тогда как нечто жуткое, судя по ярким ощущениям Уоррена, определённо вошло в Роджера.
– А что сейчас чувствуешь ты? – спросил Элайн, заставляя себя умерить возникшую дрожь.
– Ничего. Ты что-то понимаешь во всём этом?
– Кое-что. Ты точно ничего сейчас не почувствовал?
– А, что-то было, да? – догадался Роджер. Он улыбался так, будто выбирал, с кем потанцевать. – Рашингава с помощью полнокровных исследовал нас с братом здесь. Он говорил, что тёмное облако любит концентрироваться во мне, а по ходу Брайана рассеивается. Мы воздействуем на незримые силы, представляешь?
– Мои кресты тоже воздействуют, пока не исчезают. Я понял это на Рилкое.
– Твои кресты исчезают?
– Иногда через три-четыре дня, иногда через пару свечей. Но воздействуют только они. А судя по ощущениям, в тебя и правда сейчас вошло нечто тёмное. И очень злое.
Роджер явно удивился. Уоррен ещё прекрасно ощущал дьявола, буквально вместе с Роджером наваливающегося на плечо, но страх отступил.
Наконец друг заговорил:
– Это объясняет тот факт, что мой великолепный внутренний мир вдруг возжелал захлебнуться в крылосколе и познать жестокое насилие над в общем-то любимой женщиной.
– И ты так радостно об этом говоришь?
– Не могу сказать, что родился таким, – посмотрел вдаль Роджер. Его светлый и чистый взгляд ни на мгновение не омрачился, – но для меня это вариант нормы. Я принял это в себе и не раскаиваюсь.
– Звучит дико, – отшатнулся Уоррен.
– Парень, я же не говорю, что всегда делаю то, что хочу. Чем бы я в таком случае отличался от животного?
– Ясно, – сказал Уоррен. – Знаешь, дьявол так и будет прятаться в тебе, пока…
– Я слишком умён и горд, чтобы позволить ему взять над собой верх. А в остальном нам обоим внутри меня вполне комфортно.
– Тебе комфортно представлять, как ты мучаешь Шерил?
– Она отвергла меня раз двадцать. Четыре раза – не только прилюдно, но и кра-айне, крайне унизительно! Да, мне очень комфортно представлять, как я издеваюсь над ней, – закатил глаза Роджер. – Ну о-очень комфортно.
– И при этом любишь её.
– И люблю. Нет, это правда нормально. Ты слишком милый, Уоррен. Даже для крылатого.
– Я вовсе не такой милый.
– Пойдёмте внутрь, – на ходу пригласил Брайан. – В прошлый раз Роджер принёс туда ящик фруктового латкора и карты.
– Точно! Латкор! – воскликнул Роджер и оставил Уоррена, устремившись во дворец. Дьявол едва успевал за Кардифом. – Отлично!
Но недобрые чувства начали возвращаться всё равно, едва Элайн остался один под открытым небом. Лучше держаться рядом с близнецами.
Через десяток тактов он уже шёл покрытыми пылью и каменной крошкой коридорами дворца прямо к большому залу под разбитым куполом цветного стекла – оттуда доносилось пение Роджера. Друг пел песню собственного сочинения о том, как весело бывает залиться крылосколом. В песне ещё присутствовали слова: "И-и-и, уже не больно, когда по морде бьют". И в этом весь Роджер.
Уоррен частенько бывал в Три-Алле до первой экспедиции. Одна из дочерей Роджера, Бриана, вышла замуж за принца Санктуария, и отчего-то Уоррену очень нравилось наведываться к ней. Она красива и обаятельна, умна и добра, но не старалась скрывать свою неангельскую сущность, против того, чем пытались хвастать почти все знакомые крылатые леди.
– Кстати, где сейчас Бриана? – громко спросил Уоррен, войдя в огромный тёмный зал под куполом.
Здесь цветные лучи точно так же прорезали воздух, как это виделось снаружи. Когда-то в этом месте танцевали титулованные империи. Ныне можно увидеть, что между каменными плитами пробивается трава, сгнила мебель, обвалились юго-восточные стены, отделяющие зал от взорванных комнат, везде валяются крупные куски камня и стекла. Витражи западной и восточной стен тоже треснули и частично отсутствовали. Потёки явно человеческой крови справа облепили насекомые. Роджер занимался тем, что деловито заворачивал окоченевшее тело светловолосого юноши в чистую белую простыню, стопка коих лежала на столе, поставленном чуть левее центра зала. Под столом – ящик с латкором. Рядом пара стульев и батарея пустых бутылок из-под крылоскола. Брайана нигде не было видно.
– Вы здесь устроили что-то вроде клуба для своих посиделок? – поражённо спросил Уоррен. – Прямо здесь?!
– Иногда мы находим здесь трупы, приятель, – невесело сказал Роджер, выпрямившись. Он отвернулся от тела юноши. – Иногда смотришь на такого, понимаешь, насколько молод парнишка и думаешь, что привело его сюда, что он пережил, прежде чем пришла смерть. Сначала просто хотелось всё это обдумать. Затем – выпить. Выпить – мне, конечно же. Брайану после таких вот находок тоже очень не по себе. Я должен сказать тебе… не знаю, как ты отреагируешь… Брайан часто вспоминает его здесь в такие дни. Патрик погиб.
– Патрик? Шип Валери? Невозможно, – не поверил Уоррен.
Перед внутренним взором возник Патрик. Малышу достались прекрасные искрящиеся глаза Морганы, но чаще всего они сверкали яркой зеленью. В его глаза можно было смотреть часами. Они были изменчивы и чисты, похожи на свежую весеннюю листву, сквозь которую иной раз пробиваются солнечные лучи.
Моргана – эскортесс, и должна была пить кровь, чтобы успешно выносить ребёнка Брайана. Помочь ей таким образом вызвался Элайн. Точнее, Брайан сам попросил его об этом. И Патрику достались некоторые черты лица и цвет волос Уоррена. В Патрике, пусть и ненастоящем своём сыне, но единственном, кто как-то подходил под это определение, Уоррен видел много близкого и родного. Иногда только растущая на плече мальчика игла напоминала о том, что, по сути, Патрик – сын Брайана, а не Уоррена. Эта игла, шип, выросший на высоту ладони – след церковного проклятия Брайана (бывший святой носил на плече два десятка шипов) – и стала прозвищем Патрика. Шип Валери. Мальчишку узнавали повсеместно. Его все любили. Он рос добрым и честным, сильным и