В коридоре послышались шаги.
Едва успел Шампион сунуть блокнот в карман, как звякнул засов. В распахнутой двери стояли часовые, наставив штыки на арестованных. Обитателям камеры приказали податься к стене. После этого солдаты расступились и пропустили «шефа» – начальника тайной полиции Регуса. Еще недавно он был всего лишь помощником пристава полицейского участка на Митавском форштадте. Однажды, когда очередной начальник тайной полиции подал в отставку – из страха перед местью революционеров ни у кого не было охоты засиживаться подолгу на этом посту, – Регусу поручили допросить русских боевиков. Вместе с чиновником из канцелярии полицейского управления Лихеевым они на следствии отличились такими зверскими приемами, что их за это поставили во главе тайной полиции. С той поры Иоганн Эмерих Регус приказал именовать себя Иваном Эмериковичем в надежде, что это послужит на пользу его карьере. По тем же соображениям он говорил только по-русски, хотя и был немцем.
Регус знал, какая о нем ходит слава. Он старался и внешность свою сделать устрашающей. Для этой цели он отпустил усы, которые торчали на его обрюзглом лице, словно пики. Регус всегда ходил в черном костюме. Голову его неизменно украшала черная шляпа, и ее поля прятали в своей тени широкий лоб.
Регус подошел к Грому и пнул ногой в лицо.
– Так я и думал, что ты к нам вернешься!… Нигде тебе не будет лучше, чем у твоего друга Регуса. – Он кивнул солдату: – Волоки в мой кабинет, а то здесь не попотчевать дорогого гостя как полагается.
Хотя Шампион не понял отданного по-русски приказания, однако ясно расслышал в его тоне скрытую угрозу.
– Вы не смеете его снова пытать! Боже мой, ведь этот человек уже наполовину мертв! – закричал Шампион на немецком языке. – Я закачу такую статью, что у моих читателей волосы на голове станут дыбом! Вас привлекут к ответственности!
Регус повернулся и взглянул на журналиста, как слон на муху:
– А этот откуда еще выискался? Видать, впервые у нас!
– Я специальный корреспондент парижской газеты «Тан» Жорж Шампион.
– Ах, товарищ иностранец? – соизволил пошутить Регус. – В какой гостинице, сударь, остановились?
Шампион уже хотел было назвать «Лондон-сити», но вовремя прикусил язык. А если произведут обыск и обнаружат спрятанные в чемодане револьверы?…
– Не помню названия, – ответил он. – Я только что приехал в Ригу.
– Наверное, из тех, что пошикарнее, – продолжал насмехаться Регус. – «Отель де Ром» или «Санкт-Петербург»?… Тоже нет? Улицу вы, разумеется, тоже позабыли?
– Да, забыл. Но дорогу все же найду. Если вы мне не верите, обратитесь к французскому консулу. Представитель фирмы «Пэжо» господин Дубле также сможет удостоверить мою личность…
– Я сам французский консул! – Сдержанный тон Регуса внезапно превратился в рев. – Я сам царь! Я сам Федеративный комитет! Я сам бог! Понял?! Я тебя тут сгною, бунтовщик проклятый! Я… – он подыскал самую сильную угрозу, – я твой нос в пятачок расплющу! – И Регус вышел из камеры.
Дверь захлопнулась.
Шампион пожал плечами. В подобных угрозах для него не было ничего нового – готтентотский король обещал его нос зажарить на вертеле. Но поди знай, здесь ведь не Готтентотское королевство, а царская Россия. Во всяком случае, там посчитались с тем, что он иностранец, здесь же его принимают за революционера. Это, конечно, честь, но все же довольно опасная при данных обстоятельствах. Постепенно Шампионом стало овладевать волнение. Один за другим бледнели в его воображении предвкушаемые сенсационные заголовки репортажей, зато все ярче представлялся оставленный им в номере гостиницы желтый кожаный чемодан с двойным дном, где лежали револьверы, Узнают, где он живет, и обнаружат нелегальное оружие. Шампион, разумеется, станет клясться, что все пять маузеров привез для собственной самозащиты, но кто в это поверит, если не поверили даже его паспорту с печатью французского министерства иностранных дел и визой русского консульства? А самое нелепое то, что за такую штуку его могут выслать, О последствиях провала даже думать не хотелось – упустить настоящую революцию! Нет, этого ему не пережить!
Однако профессиональное любопытство одержало верх. Если уж приходится здесь сидеть, то нечего терять даром время. Прежде всего Шампион занес в записную книжку свои впечатления:
«Моим читателям даже трудно себе представить, в каких обстоятельствах я сейчас нахожусь. В камере всего два крошечных оконца, да и те под самым потолком. Одно выходит в коридор, второе – во двор. Оба они с решетками. Здесь так темно, что я с трудом пишу эти строки. Одного за другим приводят арестованных революционеров. Те, что посажены несколько часов назад, разместились на голом полу и лежат, как сардины в банке – в прямом смысле слова. Если одному из лежащих надо повернуться на другой бок, то остальным волей-неволей приходится поворачиваться тоже, иначе не хватает места. Только что познакомился с начальником тайной полиции. Выглядит он настоящим разбойником с большой дороги. От студента, любезно предоставившего мне свою спину в качестве письменного стола, я сию минуту узнал, что по правилам политические дела должна рассматривать жандармерия, но местные немецкие бароны при сведении счетов с революционерами предпочитают пользоваться услугами своего соплеменника Регуса. Помимо того, существует так называемая «охранка», в чьем ведении находятся главным образом шпики. Наименее опасными являются полицейские с совершенно непроизносимыми названиями: городовые, околоточные, урядники… Но вернемся в камеру. Здесь люди страдают, но не падают духом. То в одном, то в другом углу раздается революционная песня. Чувствуется, что эти люди уверены в своей победе. Ее не в силах отвратить самый беспощадный террор… Да простит меня читатель за то, что я прерываю свои заметки, но в данный момент солдат вызывает меня на допрос. Надеюсь, смогу дополнить корреспонденцию занимательным материалом».
Удовлетворенный представлением, которое он устроил в камере, Регус возвратился в свой кабинет. Посреди комнаты двое полицейских, вооруженных дубинками, связывали Грому руки, придерживая его, чтобы он не упал со стула. Лихеев, развалившись на диване, наигрывал на гармонике. На правой руке у него висела плетка. Шеф закурил сигару и тоже прилег с газетой на диван. При пытках особо опасных революционеров Регус и Лихеев имели обыкновение наблюдать за этим процессом лежа.
Полицейский внес поднос с напитками. Во время допросов Лихеев обычно подкреплялся тминной водкой. Шеф неторопливо опорожнил две кружки пильзенского