— Никто никого не хватает за горло, товарищ, — говорил незнакомый человек, внешне похожий на Тимоша Чайгозты, даже уши так же оттопырены. — Разговор идет о хлебных излишках, которые Советская власть покупает у зажиточных хозяев. Я как председатель райхлебтройки призываю вас добровольно, без всякого нажима продать эти излишки, в которых так нуждается пролетариат.
— Истинно сказано, кто хлебушек не сеет, тот его чаще жует, — снова пророкотал бас, а стоящий неподалеку от Казбека молодой, с рябинкой в лице казак спросил, прищурясь:
— По какой же такой цене вы сбираетесь покупать энти излишки?
— По твердой, государственной, — ответил, не задумываясь председатель райхлебтройки: — пятьдесят копеек за пуд ржи и полтора рубля за пуд пшеницы.
— Ха! Полтинник за пуд. Это под Духов–то день? Считай, перед самой новиной? Ты его спробуй купи за такую цену на базаре.
Все находящиеся внутри помещения загудели, одобряя брошенную реплику, и даже клубы табачного дыма закачались энергичнее под потолком.
— А косу ты мне продашь в лавке за полтинник? Или ситцу жене на платью? — продолжал тот, что с рябинкой в лице. — Обносились как есть начисто. Вон бабы знов за прялки уселись, чтоб было хоть чем стыд прикрыть. Кому излишки, а кому — штанишки.
Собравшиеся охотно рассмеялись на рифмованную шутку.
— Не тебе бы, Петр, плакаться о штанах, — поглядел в его сторону, насупив широкие брови председатель сельсовета Макар Железников. — Уж чья бы корова мычала, а твоя — молчала. В сундуках, поди, не меньше, чем в закромах.
— А ты, что, в них заглядывал? — усмехнулся Петр. — Ежли и имеется какая малость, так я ее не собираюсь задарма отдавать.
Очень рассердился на заявление рябого казака председатель райхлебтройки. Поднявшись за столом, он долго и горячо обвинял его в «ошибочности занимаемой им позиции», а в конце пообещал, что–де, опираясь на свои полномочия, совершит куплю–продажу в его амбаре и без его согласия, чем вызвал в среде собравшихся новую волну тревожных настроений.
— Гляди, как завернул. Выходит, добровольно, но обязательно.
— Известно: кто верхи сидит, тот и погоняет.
— А где же правда?
И тогда за столом поднялся Степан. Привычно поправил ремень на гимнастерке, пятерней провел по волосам, зачесывая их назад, как это делал Киров на моздокском съезде.
— Правду ищете? — устремил он на собравшихся укоризненный взгляд. — А ее искать не надо, она вся перед вами, неприкрашенная, непричесанная — какая есть. В стране небывалая разруха после гражданской войны. Правда? Правда. В результате этой разрухи крестьянству не хватает товаров, а рабочим, производящим эти товары, — хлеба. Тоже правда? А смогут они, голодные, увеличить выпуск товаров? Не смогут. Так какую же еще вы ищете правду? Не лучше ли поискать в терском лесу тех, кто вредит этой правде, кто старается сделать из правды кривду?
Степан передохнул, обвел притихших казаков вопрошающим взглядом.
— Ведь как получается, — продолжал он все тем же ровным, дружелюбным голосом, — рабочим, совершившим в союзе с крестьянством величайшую в мире революцию, нам жалко продать излишки хлеба, а бандитам, злейшим врагам революции, даем бесплатно.
Притихшее было собрание загалдело недовольными головами:
— Ну это ты, товарищ начальник, заздря…
— Мы их и в глаза не видевши.
— К тому ж, бандит не ждет, когда ему дадут, а сам береть.
Степан поднял руку.
— Не все сразу, товарищи! И, пожалуйста, не обижайтесь на мой упрек. Я не всех имел в виду, а только некоторых. Нам, работникам ОГПУ, доподлинно известно, что кое–кто из местного населения помогает бандитам провиантом и оружием, а также оповещает их каждый раз о приближении чекистов. Должен предупредить, что за подобные действия закон карает особенно строго. Так что, товарищи казаки…
— Да какие мы теперя казаки, — послышалось в ответ с невольным вздохом. — Деды наши были казаки, отцы маненько, а мы… самые что ни на есть захудалые мужики: ни ружья в доме, ни шашки. Придет тот же самый Котов со своей компанией, а мне и отмахнуться от них нечем. Поневоле отдашь ему и хлеб, и мясу.
— Станицы по–мужицкому селами прозываются, — поддержал высказавшего давнюю обиду стоящий неподалеку от Казбека маленький щуплый казачишка в белом затасканном бешмете. — Забыли, считай, как и на коня садиться.
— А хотите, все будет называться по–прежнему? — прищурился Степан, сдерживая на губах улыбку.
— А что толку от нашего хотенья. Нам, как тому быку: ешь, что поставили, делай, что заставили.
— Не прибедняйся, Ефим, — усмехнулся Степан. — Знаешь ведь, чье мясо кошка съела. Было ведь за что поснимать с вас кинжалы, а то не так?
— Та–ак! Обвиноватились, чего уж там, — выкрикнули из людской гущи. — Сбил нас с понталыку в восемнадцатом черт криворотый, замахнулись не в тую сторону.
— Крепко замахнулись, — согласился Степан и вздохнул при этом. — Однако Советская власть не помнит долго обиды. Как мать прощает своего неразумного сына, так и она прощает вас, терские казаки, и возвращает вам ваше казачье звание.
Собрание ответило ему единым радостным вздохом:
— И форму казачью?
— Конечно, — кивнул головой Степан.
— И кинжалы?
— И кинжалы.
— Надо же! Не светило, не горело да враз припекло. Ну, спасибо, любушка, дай бог тебе здоровья за твою добрую весть. А излишки продадим, не сумлевайся. Разве мы не понимаем? И Котову вязы скрутим. Вот уж удружил так удружил… Снова, стало быть, черкески и ремни с наборами?
Вот ведь как бывает. Целый час толкли воду в ступе, всячески отмахиваясь от уговоров уполномоченного продать государству хлебные излишки, а решила дело какая–нибудь минута, помноженная на долгожданную весть.
— Знал, собачий сын, чем пронять нашего брата, — весело переговаривались станичные жители, вываливаясь из насквозь прокуренного помещения сельсовета (отныне стансовета) на площадь и не спеша расходиться по своим куреням. Ведь подумать только: снова можно надевать казачью форму, как в былые времена!
Вместе со всеми вышел на свежий воздух и Казбек. Подождав, пока председатель сельсовета проводит усевшееся в бричку районное начальство, подошел к нему, спросил, где можно будет переночевать.
— Да, должно, у Невдашовых, — ознакомившись с его мандатом, сказал Макар. — Денис сам коммунар, да и дочка его младшая тоже в коммуне. Так что дуй, парень, к Невдашовым. Знаешь, где они живут? Вот и хорошо. А утром я тебя отправлю в коммуну с кем–либо, тут не дюже далеко.
У Казбека невольно зачастило в груди: неужели он сейчас увидит Дорьку, ту