Примерно одного возраста со своими слушателями, пропагандист поначалу смущался, краснел, запинался. Потом освоился, заговорил уверенно, со знанием дела. Рассказал о программе германской социал-демократии, принятой в 1891 году в Эрфурте. Говорил интересно, ярко, старался излагать материал применительно к условиям России…
Приблизительно в это же время в далекой сибирской ссылке Владимир Ульянов при свете керосиновой лампочки писал: «Проект программы нашей партии». Одна за другой ложились на страницу строки: «Мы нисколько не боимся сказать, что мы хотим подражать Эрфуртской программе… Но подражание ни в коем случае не должно быть простым списыванием. Подражание и заимствование… ни в каком случае не должны вести к забвению особенностей России… Эти особенности относятся, во-1-х, к нашим политическим задачам и средствам борьбы; во-2-х, к борьбе против всех остатков патриархального, докапиталистического режима и к вызываемой этой борьбой особой постановке крестьянского вопроса».
Там, в далеком Шушенском, Владимир Ильич вместе с товарищами по «Союзу борьбы» Старковым, Сильвиным, Лепешинским, Кржижановским, вместе с приехавшей к нему Надеждой Константиновной Крупской обсуждал план создания марксистской партии, очередные задачи русских социал-демократов. Там впервые он произнес замечательные слова: «Без революционной теории не может быть и революционного движения».
Кружок на многое открыл глаза Калинину. До этого он не различал течений в революционном движении. И террористы, убившие царя, и авторы прокламации к текстильщикам — все в его глазах были одинаковыми героями-революционерами, желавшими народу счастливой доли. В кружке он узнал о том, что истинные революционеры — это марксисты последователи учения Маркса, что с другими течениями в революции они ведут непримиримую борьбу, потому что эти другие течения направляют революционное движение по неправильному пути. Народники, к примеру, в эти годы выражали интересы кулачества, а не всего крестьянства. Они не понимали роли рабочего в революционном движении, они просто сбрасывали его со счетов. Фоминых много и подробно рассказывал о народниках и об их ошибках. А однажды притащил какую-то желтую книжечку, текст которой был напечатан на гектографе.
Называлась она «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».
— Вот, — сказал он, — надо обязательно прочитать. Автор так посадил в калошу народнических вождей, что им оттуда уж никогда не выбраться.
Калинин с жадностью набросился на книжку. Поразительно, как глубоко знал автор деревню, насколько верно судил о ней!
Особенное впечатление произвели на Калинина такие слова:
«Русские социал-демократы срывают с нашей деревни украшающие ее воображаемые цветы, воюют против идеализации и фантазий, производят ту разрушительную работу, за которую их так смертельно ненавидят «друзья народа», — не для того, чтобы масса крестьянства оставалась в положении теперешнего угнетения, вымирания и порабощения, а для того, чтобы пролетариат понял, каковы те цепи, которые сковывают повсюду трудящегося, понял, как куются эти цепи, и сумел подняться против них, чтобы сбросить их и протянуть руку за настоящим цветком.
Когда они несут эту идею тем представителям трудящегося класса, которые по своему положению одни только способны усвоить классовое самосознание и начать классовую борьбу, — тогда их обвиняют в желании выварить мужика в котле.
И кто обвиняет?
Люди, которые сами возлагают свои упования относительно освобождения трудящегося на «правительство» и «общество», т. е. органы той самой буржуазии, которая повсюду и сковала трудящихся!
Топырщатся же подобные слизняки толковать о безыдеальности социал-демократов!»
— Кто автор, что о нем известно? — спросил пропагандиста Калинин на следующем занятии.
Тот смущенно развел руками:
— Не могу сказать… По слухам, студент Казанского университета.
Своими знаниями, энергией, задором Калинин резко выделялся среди товарищей. Не случайно поэтому он стал играть в кружке главенствующую роль. И кружок нередко называли «кружком Калинина». Позже, когда пропагандиста перебросили на другую работу, кружок не распался, продолжал действовать. По предложению Михаила кружковцы собирались и без руководителя, читали книги, обсуждали их, советовались по разным вопросам, связанным с работой.
Калинин, Кушников, Иванов сами стали вести занятия в рабочих кружках.
Нередко среди кружковцев заходили споры о религии. Михаил всегда при этом вспоминал Н. Шелгунова. Теперь-то он хорошо разбирался в том, что у Шелгунова хорошо, а что ошибочно. Атеистические воззрения русского философа давно уже стали его собственными, и он с жаром излагал их перед собеседниками.
Поспорить было о чем. Большинство рабочих на заводе верили в бога так же, как и в царя. Поддерживая религиозные настроения рабочих, заводское начальство решило построить для них церковь. Каждому было предложено «добровольно» отчислить один процент заработка в фонд строительства.
Это сообщение в «кружке Калинина» вызвало целую бурю. Калинин предложил не платить взноса.
Легко сказать — не платить! Каждому было ясно, что за отказ от уплаты грозит увольнение.
И все же после горячих дебатов приняли решение: от уплаты взносов отказаться. Это будет первым практическим делом кружка. Пусть не большим, но демонстративным — таким, которое привлечет всеобщее внимание.
Выступление кружковцев действительно привлекло внимание администрации. Первыми отказались внести пожертвование Калинин и Кушников — единственные в старомеханическом цехе. Вскоре и в других цехах все члены калининского кружка заявили о том же.
Начальство бесновалось, но для того, чтобы уволить непокорных рабочих, предлога не нашло. Зато крупными буквами в личной карточке Калинина и других было записано: «На храм жертвовать не желает».
Гайдаш как-то в перерыве подошел к Калинину и Кушникову, сказал искренне:
— Люблю я вас, чертей отчаянных, но пропадете вы зазря!
— А бог-то на что? — весело откликнулся Кушников.
Гайдаш отошел оторопело.
— Вот святотатцы!.. — расслышал Калинин его слова.
Окрыленный первым успехом, кружок продолжал работу. Центр, видимо, из соображений конспирации то и дело менял руководителей. На смену Фоминых пришел Леонтьев («Захар Иванович»). Но не успел он перезнакомиться со слушателями, как пришлось уступить место «Елене Петровне». Под этим именем работала с кружковцами фельдшерица Юлия Алексеевна Попова — красивая, жизнерадостная девушка с длинной темно-русой косой.
Все кружковцы по примеру товарищей из центра звали друг друга кличками. Калинин, увлекавшийся в то время «Горем от ума», выбрал кличку «Чацкий».
Раз в месяц после получки все члены кружка отчисляли часты заработка на его нужды. На собранные деньги покупали книги. Удалось составить неплохую библиотечку, в которой наряду с легальными было немало и нелегальных социал-демократических книг, присылаемых из «Союза борьбы».
За три-четыре месяца кружок разросся. Шире стал и круг обсуждаемых вопросов. Спорили до хрипоты и о литературе и о политике.
Часто споры, возникшие на занятиях, продолжались дома. О чем говорили, о чем спорили молодые рабочие? Обо всем этом можно было бы только догадываться, но… Случайно сохранилась одна из тетрадок Калинина, в которую он в 1900 году записал несколько сценок из своей жизни. В этих записках он называет себя Каниным, Кушникова — Кушневым, Татаринова — Тариновым. Вот небольшой отрывок из этой тетради:
«Юлий Петрович Юловский, двадцати лет,