Они укладывают покупки рядом и поверх папиного малярного инструмента. Папа уже сидит в машине, с полупустой бутылкой, на этикетке которой черная лошадь, смотрит в боковое окно на семерых парней на скамейках и ограде, на паразитов.
Мама как раз собирается задним ходом выехать с парковки, когда папа хватает ключ зажигания и вырубает движок.
– Лео, выходи из машины. Пойдешь со мной.
Мама снова поворачивает ключ.
– Мы едем домой.
– Не спорь со мной! – Папа поворачивает ключ в обратную сторону. – Ты поедешь домой. С Феликсом и Винсентом.
Он открывает дверцу, вылезает, ждет, когда выйдет Лео, потом наклоняется к боковому окну, опершись локтями на металлическую раму:
– Делай, как я сказал. Езжай домой. С малышами.
Папа идет, оба идут. Обратно, к магазинам. Лео
бросает последний взгляд на маму, но она на него не смотрит. Запускает мотор и выезжает со стоянки.
– Видишь вон того, посредине? Видишь? Это главарь. Главарь паразитов.
Папа показывает на парня с курчавыми светлыми волосами, в черной стеганой куртке, самого горластого из всех, которому явно незачем корячиться на жесткой ограде.
– Пожалуй, я немножко с ним потолкую. Как считаешь, Лео?
Они останавливаются прямо перед курчавым. Перед ними всеми.
– Парни. Послушайте-ка меня.
Если б они сейчас просто прошли к магазинам. Или бы эти скамейки с людьми вдруг расступились. Или бы упала атомная бомба. Тогда бы ему не пришлось тут стоять. Лео съеживается, закрывает глаза. Атомной бомбы нет как нет.
– Видите пиццерию вон там? Я пойду туда перекусить. С сыном. Это займет… минут сорок пять. А когда я выйду, вас тут не будет.
– Шутишь, что ли?
– Слышать больше не хочу ваши дерьмовые голоса. И видеть вас не желаю.
Курчавый блондин взмахивает банкой с пивом.
– Насмехаешься? Слыхали, парни? Этот итальяшка не иначе как шутит. А что мы делаем, когда кто-нибудь выставляет себя дураком? Мы его обсмеиваем.
Блондин размахивает руками, словно дирижируя громким хохотом всей компашки.
– Ты серьезно? Думаешь, я шучу? Мелкий паразит, паршивый бездельник, решил, что можешь тут командовать? Ну, это вряд ли. Я тебе вот что скажу, сосунок. Если ты и твои паразиты-дружки не уберетесь отсюда, когда я выйду из пиццерии, я сгребу вас за патлы и швырну в кусты задницей вперед.
Лео немножко подвигается, чтобы стать за папой, лицом к пиццерии; тогда его вообще не увидят. Их семеро. Одни в стеганых куртках, другие в джинсовых. Вполне годятся в старшие братья Хассе и Кекконену и орут наперебой, особенно курчавый (сволочь турецкая!), а парень в луноходах растопыривает пальцы веером, сплевывает и кричит (сам нарываешься, да, погань греческая, мы тебя мигом отметелим, прямо перед сыном!), подбирает с цветочной клумбы ком земли и бросает в них.
– Папа не турок. – Лео делает шаг вперед, он не целиком на виду, но все-таки. Очень важно что-нибудь сказать. – И не грек. Он наполовину серб, наполовину хорват, а мама – шведка. Поэтому я… я швед на треть.
Тот, что плевал и бросался грязью, ставит пиво на скамейку и принимается хохотать, на сей раз по-настоящему.
– Погань греческая, на треть? Забирай своего недоумка и вали отсюда!
Ресторанчик невелик. Девять столиков. В помещении темновато, круглые маленькие лампочки, похожие на свечки в снегу, висят над скатертями в красно-белую клетку. За тремя столиками одинокие посетители пьют пиво, а еще за двумя молодые парочки едят громадную пиццу. Папа идет к стойке, к бармену Махмуду, заказывает пиво, рюмку финской водки и большой стакан фанты, потом садится за столик у окна.
Они уже бывали здесь несколько раз. Обычно ему нравится в сумраке – вместе с папой – пить фанту. Но не сейчас. Горло пересохло, фанту никак не проглотишь, словно где-то между грудью и желудком стоит барьер.
– Ты чего не пьешь? Не хочешь? Глотни маленько.
Лео мотает головой.
– Невкусно?
Глоток. Застревает там же, где все остальные. Возле сердца.
– Знаешь, сколько тут, Лео?
Папин конверт и толстая пачка денег внутри.
– Восемь тысяч крон. Мне приходится работать. И маме тоже. Каждому нужны деньги. А когда я работаю, Лео… я не могу тебя защитить, ты должен сам за себя постоять. И братишек защитить.
Папа выпил половину пива и всю водку.
– Мама не понимает… что ты должен защищаться. А эти паразиты на улице не понимают, что человек должен работать.
Отец показывает в окно – парни, похоже, разозлились, один встает, длинноволосый, тот, что обозвал папу греческой поганью.
– Ошиваются тут на ограде и орут, потому что заняться им больше нечем. Думают, они кореша, потому что пьют пиво из одной банки. Братья, Лео! Семья. Это намного больше! Намного важнее! Это значит быть неразрывно связанными. Защищать друг друга. Что бы ни случилось, держаться заодно. Вот так-то. А эти? Черт подери! Вмажь одному в нос – и остальные повалятся в кучу.
По ту сторону стекла длинноволосый парень перестал орать и решительно шагает к двери пиццерии. И они тоже там, замечает Лео, носятся между домами через улицу: Яспер, турки, мальчишки с Кулльстиген. Всякий раз они тут как тут. Яспер нюхом чует, когда назревает драка, и всегда первым прибегает поглазеть. Вроде как глаза не сыты. Хотя… у него нет отца, который подвешивает к потолку матрас.
Но папа не видит мальчишек. Он видит только длинноволосого. Выпячивает подбородок и нижнюю губу, набычивается и глядит исподлобья, как обычно, когда принял решение, а в таком случае может случиться что угодно.
– Посмотри на меня, Лео. Папа разберется. Мы – семья. Мы защищаем друг друга.
Дверь открывается.
Парень в луноходах. Какой здоровенный! Пока сидел, было незаметно, что он выше папы, сильнее.
Длинные волосы колышутся, когда он идет к ним. Мотаются по спине. Но вот он останавливается и смотрит на папу, который поставил пиво на стол.
– Огоньку не найдется?
Он стоит возле стола. Во рту сигарета. Папа сидит, совершенно спокойно.
– Эй, итальяшка, огоньку дашь?
Длинные волосы почти вровень с папиным стаканом, а наклонившись, парень окунает их в пиво, поворачивает голову, волосы плавают в пиве. Потом все происходит с быстротой молнии. Позднее, когда Лео вспоминает об этом, он даже не уверен, что все случилось на самом деле.
Волосы в стакане.
Папа достает из кармана комбинезона финский нож с красной рукояткой, сгребает волосы в кулак и вмиг срезает.
– Ах ты, сво…
Длинноволосый пятится назад, хватаясь рукой за то место, где были волосы.
– Ах ты, гад…
Снова эта чертова дверь. Входят еще трое, курчавый блондин и двое парней, сидевших с ним рядом. Папа бросает волосы на пол, и они падают возле стула, как опавшие розовые лепестки. Потом встает и делает то, что при Лео не раз делал с теми, с кем разговаривал таким же образом, только раньше Лео этого не понимал. А теперь понимает. Правый кулак бьет в нос, а левый – в челюсть, плечи разворачиваются,